Что была, однако, родителем миров нулевым;
Inconscience swallowing up the cosmic Mind Бессознательность, заглатывающая космический Разум,
Produced a universe from its lethal sleep; Продуцировала вселенную из своего летального сна;
Bliss into black coma fallen, insensible, Блаженство, впавшее в черную кому, бесчувственное,
Coiled back to itself and God's eternal joy Свернулось обратно в себя, и Радость вечная Бога
Through a false poignant figure of grief and pain В фальшивой мучительной фигуре страдания и горя
Still dolorously nailed upon a cross Была еще на кресте печально прибита,
Fixed in the soil of a dumb insentient world Утвержденном в почве немого бесчувственного мира,
Where birth was a pang and death an agony, Где рождение было болью, а смерть - агонией,
Lest all too soon should change again to bliss. Чтобы все вскоре тоже превратилось снова в блаженство.
Thought sat, a priestess of Perversity, Мысль села, жрица Порочности,
On her black tripod of the triune Snake На свою черную треногу триединой Змеи,
Reading by opposite signs the eternal script, Противоположными знаками вечный почерк читающая,
A sorceress reversing life's God-frame. Колдунья, перевертывающая Бого-каркас жизни.
In darkling aisles with evil eyes for lamps В темнеющих боковых приделах со злыми глазами вместо ламп
And fatal voices chanting from the apse, И фатальными поющими из апсид голосами,
In strange infernal dim basilicas В странных инфернальных неясных базиликах,
Intoning the magic of the unholy Word, Гулко звучащих магией нечестивого Слова,
The ominous profound Initiate Зловещая глубокая Инициация
Performed the ritual of her Mysteries. Вершила ритуал своих Мистерий.
There suffering was Nature's daily food Там страдание было Природы повседневною пищей,
Alluring to the anguished heart and flesh, Манящей к мучимому сердцу и плоти,
And torture was the formula of delight, И была восторга формулой пытка,
Pain mimicked the celestial ecstasy. Боль пародировала небесный экстаз.
There Good, a faithless gardener of God, Там Добро, вероломный садовник Бога,
Watered with virtue the world's upas-tree Поливало добродетелью анчар мира
And, careful of the outward word and act, И, внимательное к внешнему слову и действию,
Engrafted his hypocrite blooms on native ill. Прививало его лицемерные цветения к прирожденному злу.
All high things served their nether opposite: Все высокие вещи служили их противоположности низкой:
The forms of Gods sustained a demon cult; Формы Богов поддерживали демона культ;
Heaven's face became a mask and snare of Hell. Лик Небес стал маской и силком Ада.
There in the heart of vain phenomenon, Там в сердце феномена тщетного,
In an enormous action's writhen core В корчащемся ядре огромной деятельности,
He saw a Shape illimitable and vague Он увидел Форму, безграничную и неясную,
Sitting on Death who swallows all things born. На Смерти сидящую, что всех рожденных глотает.
A chill fixed face with dire and motionless eyes, Холодное застывшее лицо с ужасными глазами бездвижными,
Her dreadful trident in her shadowy hand Ее страшный трезубец в ее тенистой руке
Outstretched, she pierced all creatures with one fate. Вытянут, которым она пронзала одною судьбой все создания.
When nothing was save Matter without soul Когда ничего, кроме Материи без души, не было
And a spiritless hollow was the heart of Time, И пустота, лишенная духа, была сердцем Времени,
Then Life first touched the insensible Abyss; Тогда Жизнь впервые коснулась Пучины бесчувственной;
Awaking the stark Void to hope and grief Пробуждая абсолютную Пустоту к надежде и горю,
Her pallid beam smote the unfathomed Night Ее бледный луч ударил Ночь неизмеренную,
In which God hid himself from his own view. В которой от своего собственного зрения Бог прятал себя.
In all things she sought their slumbering mystic truth, Во всех вещах она искала их мистичной дремлющей истины,
The unspoken Word that inspires unconscious forms; Несказанного Слова, что воодушевляет бессознательные формы;
She groped in his deeps for an invisible Law, Она шарила в его глубинах в поисках Закона незримого,
Fumbled in the dim subconscient for his mind Нащупывала в смутном подсознании его ум
And strove to find a way for spirit to be. И старалась найти способ, чтобы дух был.
But from the Night another answer came. Но из Ночи другой ответ приходил.
A seed was in that nether matrix cast, Семя было в ту нижнюю матрицу брошено,
A dumb unprobed husk of perverted truth, Немая неапробированная шелуха извращенной истины,
A cell of an insentient infinite. Ядро бесчувственной бесконечности.
A monstrous birth prepared its cosmic form Чудовищное рождение подготовило свою форму космическую
In Nature's titan embryo, Ignorance. В титаническом эмбрионе Природы, Неведении.
Then in a fatal and stupendous hour Затем в фатальный и огромной важности час
Something that sprang from the stark Inconscient's sleep Нечто, что выпрыгнуло из сна Несознания полного,
Unwillingly begotten by the mute Void, Неохотно рожденное немой Пустотой,
Lifted its ominous head against the stars; Подняло на фоне звезд свою зловещую голову;
Overshadowing earth with its huge body of Doom Затемняя землю отбрасываемой тенью своего огромного тела Рока,
It chilled the heavens with the menace of a face. Оно захолодило небеса угрозой лица.
A nameless Power, a shadowy Will arose Безымянная Сила, тенистая Воля поднялась,
Immense and alien to our universe. Необъятная и чуждая нашей вселенной.
In the inconceivable Purpose none can gauge В непостижимом Намерении, которое никто не может измерить,
A vast Non-Being robed itself with shape, Обширное Небытие облачило себя формой,
The boundless Nescience of the unconscious depths Безграничное Незнание глубин бессознательных
Covered eternity with nothingness. Покрыло вечность ничем.
A seeking Mind replaced the seeing Soul: Ищущий Разум сменил видящую Душу:
Life grew into a huge and hungry death, Жизнь превращалась в огромную и голодную смерть,
The Spirit's bliss was changed to cosmic pain. Блаженство Духа сменилось космической болью.
Assuring God's self-cowled neutrality Гарантируя самосокрытый нейтралитет Бога,
A mighty opposition conquered Space. Могучая оппозиция победила Пространство.
A sovereign ruling falsehood, death and grief, Суверен, правящий фальшью, смертью и горем,
It pressed its fierce hegemony on the earth; Оно давило своей жестокой гегемонией на землю;
Disharmonising the original style Нарушая гармонию изначального стиля
Of the architecture of her fate's design, Архитектуры проекта ее судьбы,
It falsified the primal cosmic Will Оно фальсифицировало первоначальную Волю космическую
And bound to struggle and dread vicissitudes И привязывало к борьбе и страшным превратностям
The long slow process of the patient Power. Долгий медленный процесс терпеливой Силы.
Implanting error in the stuff of things Насаждая ошибку в вещей веществе,
It made an Ignorance of the all-wise Law; Из всемудрого Закона оно Неведение делало;
It baffled the sure touch of life's hid sense, Оно расстраивало безошибочное касание скрытого чувства жизни,
Kept dumb the intuitive guide in Matter's sleep, Держало немым интуитивного гида во сне Материи,
Deformed the insect's instinct and the brute's, Насекомого и животного инстинкт деформировало,
Disfigured man's thought-born humanity. Мыслерожденную человечность человека обезображивало.
A shadow fell across the simple Ray: Тень через простой падала Луч;
Obscured was the Truth-light in the cavern heart Затемнен был свет Истины в пещеристом сердце,
That burns unwitnessed in the altar crypt Что горел незамеченный в тайнике алтаря
Behind the still velamen's secrecy За покрова тихого тайной,
Companioning the Godhead of the shrine. Сопровождающей Божество раки.
Thus was the dire antagonist Energy born Так ужасная антагонистическая Энергия была рождена,
Who mimes the eternal Mother's mighty shape Которая имитирует вечной Матери могучую форму
And mocks her luminous infinity И передразнивает ее светлую бесконечность
With a grey distorted silhouette in the Night. Серым искривленным силуэтом в Ночи.
Arresting the passion of the climbing soul, Арестовывая страсть души поднимающейся,
She forced on life a slow and faltering pace; Она навязывала жизни медленный и запинающийся шаг;
Her hand's deflecting and retarding weight Ее руки отклоняющая и задерживающая масса
Is laid on the mystic evolution's curve: Положена на мистической эволюции изгиб:
The tortuous line of her deceiving mind Извилиста линия ее обманывающего разума,
The Gods see not and man is impotent; Которой Боги не видят и [которую изменить] человек бессилен;
Oppressing the God-spark within the soul Подавляя Божественную искру в душе,
She forces back to the beast the human fall. Она заставляет человека падать обратно к зверю.
Yet in her formidable instinctive mind Однако в своем грозном инстинктивном уме
She feels the One grow in the heart of Time Она чувствует, Один растет в сердце Времени,
And sees the Immortal shine through the human mould. И видит, Бессмертный сияет сквозь смертную форму.
Alarmed for her rule and full of fear and rage Забеспокоившись о своем правлении и полная страха и ярости,
She prowls around each light that gleams through the dark Она рыщет вокруг каждого света, что проблескивает сквозь темноту,
Casting its ray from the spirit's lonely tent, Бросая свой луч из одинокого тента духа,
Hoping to enter with fierce stealthy tread Надеясь войти яростной и скрытной походкой
And in the cradle slay the divine Child. И в колыбели убить Ребенка божественного.
Incalculable are her strength and ruse; Неисчислимы ее уловки и силы;
Her touch is a fascination and a death; Ее касание есть очарование и смерть;
She kills her victim with his own delight; Она убивает свою жертву восторгом жертвы собственным;
Even Good she makes a hook to drag to Hell. Даже Бога она делает крючком, чтоб тащить к Аду.
For her the world runs to its agony. Мир бежит к своей агонии из-за нее.
Often the pilgrim on the Eternal's road Часто паломник на дороге Вечного,
Ill-lit from clouds by the pale moon of Mind, Плохо освещаемой из облаков бледной луною Ума,
Or in devious byways wandering alone, Или одиноко блуждающий по окольным дорогам,
Or lost in deserts where no path is seen, Или потерянный в пустыне, где ни одной тропинки не видно,
Falls overpowered by her lion leap, Падает, ее львиным прыжком пересиленный,
A conquered captive under her dreadful paws. Побежденный пленник под ее ужасными лапами.
Intoxicated by a burning breath Опьяненный жгучим дыханием
And amorous grown of a destroying mouth, И влюбляясь все больше в уничтожающий рот,
Once a companion of the sacred Fire, Когда-то компаньон священного Пламени,
The mortal perishes to God and Light, Смертный гибнет для Бога и Света,
An Adversary governs heart and brain, Враждебность правит сердцем и мозгом,
A Nature hostile to the Mother-Force. Природа, враждебная Силе Матери.
The self of life yields up its instruments Самость жизни уступает свои инструменты
To Titan and demoniac agencies Титаническим и демоническим агентам,
That aggrandise earth-nature and disframe: Что возвеличивают земную природу и искажают:
A cowled fifth-columnist is now thought's guide; Член пятой колонны, капюшоном укрытый,- ныне гид мысли;
His subtle defeatist murmur slays the faith Его тонкий пораженческий ропот убивает веру,
And, lodged in the breast or whispering from outside, И, поселившееся в груди или нашептываемое извне,
A lying inspiration fell and dark Обманывающее вдохновение, падшее и темное,
A new order substitutes for the divine. Новым порядком подменяет божественный.
A silence falls upon the spirit's heights, Тишина опускается на выси духа,
From the veiled sanctuary the God retires, Из завуалированного святилища Бог отступает,
Empty and cold is the chamber of the Bride; Пустота и холод остаются палатой Невесты;
The golden Nimbus now is seen no more, Золотой Нимб ныне больше не виден,
No longer burns the white spiritual ray Больше белый духовный луч не горит
And hushed for ever is the secret Voice. И смолкает тайный Голос навеки.
Then by the Angel of the Vigil Tower Затем Ангелом Башни Дозорной
A name is struck from the recording book; Имя из регистрационной книги вычеркивается;
A flame that sang in Heaven sinks quenched and mute; Пламя, что в Небесах пело, погасло и немо;
In ruin ends the epic of a soul. В руинах кончается эпос души.
This is the tragedy of the inner death Это - трагедия внутренней смерти,
When forfeited is the divine element Когда божественный элемент конфискован
And only a mind and body live to die. И лишь разум и тело живут, чтобы умереть.
For terrible agencies the Spirit allows Ибо ужасных агентов Дух допускает
And there are subtle and enormous Powers И есть тонкие и огромные Силы,
That shield themselves with the covering Ignorance. Что защищают себя покровом Неведения.
Offspring of the gulfs, agents of the shadowy Force, Отпрыски бездн, агенты тенистой Силы,
Haters of light, intolerant of peace, Свет ненавидящие, нетерпимые к миру5,
Aping to the thought the shining Friend and Guide, Кривляющиеся, изображая перед мыслью сияющего Друга и Гида,
Opposing in the heart the eternal Will, Противостоящие в сердце вечной Воле,
They veil the occult uplifting Harmonist. Они вуалируют поднимающего Оркестранта оккультного.
His wisdom's oracles are made our bonds; Его мудрости прорицания нашими оковами делают;
The doors of God they have locked with keys of creed Двери Бога они замкнули ключами кредо
And shut out by the Law his tireless Grace. И заперли его неустанную Милость Законом.
Along all Nature's lines they have set their posts Свои почтовые станции они вдоль всех маршрутов Природы наставили
And intercept the caravans of Light; И перехватывают караваны Света;
Wherever the Gods act, they intervene. Где бы ни действовал Бог, они вмешиваются.
A yoke is laid upon the world's dim heart; Ярмо на смутное сердце мира положено;
Masked are its beats from the supernal Bliss, Замаскированы его удары от Блаженства небесного,
And the closed peripheries of brilliant Mind И тесные периферии блестящего Разума
Block the fine entries of celestial Fire. Огня небес прекрасные входы блокируют.
Always the dark Adventurers seem to win; Всегда темные Авантюристы, похоже, выигрывают;
Nature they fill with evil's institutes, Природу они наполняют зла институтами,
Turn into defeats the victories of Truth, Превращают в поражения победы Истины,
Proclaim as falsehoods the eternal laws, Вечные законы провозглашают обманами,
And load the dice of Doom with wizard lies; И утяжеляют игральные кости Рока колдовской ложью;
The world's shrines they have occupied, usurped its thrones. Места поклонения мира они оккупировали, троны его узурпировали.
In scorn of the dwindling chances of the Gods Над уменьшающимися шансами Богов надсмехаясь,
They claim creation as their conquered fief Они как свое завоеванное поместье творение требуют
And crown themselves the iron Lords of Time. И коронуют себя железными Лордами Времени.
Adepts of the illusion and the mask, Адепты иллюзии и маски,
The artificers of Nature's fall and pain Ремесленники падения и боли Природы,
Have built their altars of triumphant Night Они свои алтари триумфальной Ночи возводят
In the clay temple of terrestrial life. В глиняном храме земной жизни.
In the vacant precincts of the sacred Fire, В свободных участках священного Пламени,
In front of the reredos in the mystic rite Перед экраном за алтарем в обряде мистическом,
Facing the dim velamen none can pierce, Встречая смутный покров, за который никто не может проникнуть,
Intones his solemn hymn the mitred priest Произносит нараспев свой торжественный гимн жрец, митру носящий,
Invoking their dreadful presence in his breast: Призывающий их страшное присутствие в свою грудь.
Attributing to them the awful Name Наделяя их жутким Именем,
He chants the syllables of the magic text Он распевает слоги магического текста
And summons the unseen communion's act, И вызывает незримого общения акт,
While twixt the incense and the muttered prayer Пока между ладаном и невнятно произносимой молитвой
All the fierce bale with which the world is racked Всякое свирепое бедствие, которое мучает мир,
Is mixed in the foaming chalice of man's heart Не смешается в пенящийся шанс человеческого сердца
And poured to them like sacramental wine. И прольется на них как святое вино.
Assuming names divine they guide and rule. Принимая божественные имена, они ведут и правят.
Opponents of the Highest they have come Оппоненты Высшего, они пришли
Out of their world of soulless thought and power Из их мира бездушной мысли и силы,
To serve by enmity the cosmic scheme. Чтобы служить враждою космической схеме.
Night is their refuge and strategic base. Ночь - их убежище и стратегическая база.
Against the sword of Flame, the luminous Eye, Против меча Пламени, светлого Глаза,
Bastioned they live in massive forts of gloom, Защищенные бастионом, они живут в массивных фортах мрака,
Calm and secure in sunless privacy: Спокойные и уверенные в потаенности бессолнечной:
No wandering ray of Heaven can enter there. Ни один странствующий луч Небес туда не может войти.
Armoured, protected by their lethal masks, Покрытые бронею, защищенные своими летальными масками,
As in a studio of creative Death Как в студии творческой Смерти,
The giant sons of Darkness sit and plan Гигантские сыновья Тьмы сидят и планируют
The drama of the earth, their tragic stage. Драму земли, их подмостки трагические.
All who would raise the fallen world must come Всякий, кто хочет поднять падший мир, должен прийти
Under the dangerous arches of their power; Под арки их силы опасные;
For even the radiant children of the gods Ибо даже лучистых детей богов
To darken their privilege is and dreadful right. Затемнять есть их привилегия и ужасное право.
None can reach heaven who has not passed through hell. Никто не может достигнуть небес, кто не прошел через ад.
This too the traveller of the worlds must dare. Это тоже путешественник миров должен посметь.
A warrior in the dateless duel's strife, В споре незапамятной дуэли Боец,
He entered into dumb despairing Night Он вошел в немую Ночь, надежды лишающую,
Challenging the darkness with his luminous soul. Бросая вызов тьме своей светлой душой.
Alarming with his steps the threshold gloom Тревожа своими шагами преддверия мрак,
He came into a fierce and dolorous realm Он вошел в жестокое и печальное царство,
Peopled by souls who never had tasted bliss; Населенное душами, которые никогда не вкушали блаженства;
Ignorant like men born blind who know not light, Невежественные, как люди, слепыми рожденные, что света не знают,
They could equate worst ill with highest good, Они могли приравнивать к высшему добру наихудшее зло,
Virtue was to their eyes a face of sin Добродетель была лицом греха в их глазах,
And evil and misery were their natural state. А зло и нищета их состоянием были естественным.
A dire administration's penal code Ужасной администрации уголовный кодекс,
Making of grief and pain the common law, Делающий горе и боль общим законом,
Decreeing universal joylessness Утверждающий декреты всеобщей безрадостности,
Had changed life into a stoic sacrament Изменил жизнь в стоическое таинство
And torture into a daily festival. И в ежедневный фестиваль - пытку.
An act was passed to chastise happiness; Был принят закон для повергания наказанию счастья;
Laughter and pleasure were banned as deadly sins: Смех и радость были объявлены как смертные грехи вне закона:
A questionless mind was ranked as wise content, Вопрошающий разум был поставлен как благоразумное удовлетворение,
A dull heart's silent apathy as peace: Тупого сердца немая апатия - как мир:
Sleep was not there, torpor was the sole rest, Сна не было там, оцепенение было единственным отдыхом,
Death came but neither respite gave nor end; Смерть приходила, но передышки или конца не давала;
Always the soul lived on and suffered more. Душа постоянно жить продолжала и все больше страдала.
Ever he deeper probed that kingdom of pain; Все глубже он исследовал то царство боли;
Around him grew the terror of a world Вокруг него рос ужас мира
Of agony followed by worse agony, Агонии, за которой следовала агония худшая,
And in the terror a great wicked joy А в ужасе жила злая великая радость,
Glad of one's own and others' calamity. Довольная своей собственной бедою и бедою других.
There thought and life were a long punishment, Там мысль и жизнь были наказанием долгим,
The breath a burden and all hope a scourge, Дыхание - бременем, любая надежда - бичом,
The body a field of torment, a massed unease; Тело - полем пытки, дискомфорта обилием;
Repose was a waiting between pang and pang. Отдых был ожиданием между болью и болью.
This was the law of things none dreamed to change: Это был закон вещей, который никто и не мечтал изменить:
A hard sombre heart, a harsh unsmiling mind Тяжелое мрачное сердце, строгий неулыбчивый разум
Rejected happiness like a cloying sweet; Отвергали счастье как пресыщающую сладость;
Tranquillity was a tedium and ennui: Спокойствие было тоскою и скукой:
Only by suffering life grew colourful; Только страданием жизнь полнилась красками;
It needed the spice of pain, the salt of tears. Она нуждалась в специях боли, в соли слез.
If one could cease to be, all would be well; Если кто-то мог перестать быть, все было прекрасно;
Else only fierce sensations gave some zest: Иначе только свирепые чувства некий вкус придавали:
A fury of jealousy burning the gnawed heart, Бешенство ревности, сжигающее сердце терзаемое,
The sting of murderous spite and hate and lust, Укус убийственной злобы, вожделения, ненависти,
The whisper that lures to the pit and treachery's stroke Шепот, что манит в яму, и удар вероломства
Threw vivid spots on the dull aching hours. Украшали живыми точками тупые часы боли.
To watch the drama of infelicity, Наблюдать драму несчастья,
The writhing of creatures under the harrow of doom Корчи созданий под бороной рока,
And sorrow's tragic gaze into the night Трагический взгляд горя в ночь
And horror and the hammering heart of fear И ужас, и сердце стучащее страха
Were the ingredients in Time's heavy cup Было ингредиентами в тяжелой чаше Времени,
That pleased and helped to enjoy its bitter taste. Что нравились и помогали наслаждаться ее горьким вкусом.
Of such fierce stuff was made up life's long hell: Из такого жестокого вещества был сделан долгий ад жизни:
These were the threads of the dark spider's-web Там были паутины темного паука нити,
In which the soul was caught, quivering and rapt; В которые могла попасться душа, трепещущая и восхищенная:
This was religion, this was Nature's rule. Это была религия, это правилом было Природы.
In a fell chapel of iniquity В беззакония жестокой часовне,
To worship a black pitiless image of Power Чтоб поклоняться черному безжалостному образу Силы,
Kneeling one must cross hard-hearted stony courts, На коленях нужно было пересечь каменные дворы твердосердечные,
A pavement like a floor of evil fate. Тротуар, злой судьбы полу подобный.
Each stone was a keen edge of ruthless force Каждый камень был острым лезвием безжалостной силы,
And glued with the chilled blood from tortured breasts; Склеенный застывшей кровью из мучимых грудей;
The dry gnarled trees stood up like dying men Сухие сучковатые деревья, как умирающие люди, вставали,
Stiffened into a pose of agony, Коченеющие в позах агонии,
And from each window peered an ominous priest И из каждого окна внимательно наблюдал зловещий священник,
Chanting Te Deums for slaughter's crowning grace, Поющий Te Deus за венчающую милость резни,
Uprooted cities, blasted human homes, Испепеленные города, взорванные людские дома,
Burned writhen bodies, the bombshell's massacre. Скорченные сожженные тела, бойню бомбежки.
"Our enemies are fallen, are fallen," they sang, "Наши враги пали, пали", пели они,
"All who once stayed our will are smitten and dead; "Все, кто когда-то мешал нашей воле, мертвы и повержены;
How great we are, how merciful art Thou." Как мы велики, как Ты милосерден".
Thus thought they to reach God's impassive throne Так они мыслили достичь Бога трона бесстрастного
And Him command whom all their acts opposed, И командовать Им, которому противоположны все их действия,
Magnifying their deeds to touch his skies, Возвеличивая свои дела, его небес коснуться
And make him an accomplice of their crimes. И сделать его сообщником своих злодеяний.
There no relenting pity could have place, Там никакая смягчающая жалость не могла иметь места,
But ruthless strength and iron moods had sway, Лишь сила безжалостная и железные настроения правили,
A dateless sovereignty of terror and gloom: Незапамятный суверенитет мрака и ужаса:
This took the figure of a darkened God Это приняло фигуру затемненного Бога,
Revered by the racked wretchedness he had made, Почитаемого мучимым несчастьем, им сделанным,
Who held in thrall a miserable world, Он держал в рабстве горестный мир,
And helpless hearts nailed to unceasing woe И несчастные сердца, к непрекращающемуся горю прикованные,
Adored the feet that trampled them into mire. Обожали ноги, что их втаптывали в грязь.
It was a world of sorrow and of hate, Это был мир горя и ненависти,
Sorrow with hatred for its lonely joy, Горе с ненавистью было его единственной радостью,
Hatred with others' sorrow as its feast; Ненависть и горе других - его праздником;
A bitter rictus curled the suffering mouth; Злобный изгиб кривил страдающий рот;
A tragic cruelty saw its ominous chance. Трагическая жестокость видела свой грозный шанс.
Hate was the black archangel of that realm; Ненависть была черным архангелом этого царства;
It glowed, a sombre jewel in the heart Она горела, мрачный драгоценный камень в сердце,
Burning the soul with its malignant rays, Своими злобными лучами обжигающий душу,
And wallowed in its fell abysm of might. И барахталась в своей падшей пучине могущества.
These passions even objects seemed to exude,- Эти страсти излучали, казалось, даже объекты,-
For mind overflowed into the inanimate Ибо изливался в неодушевленное разум,
That answered with the wickedness it received,- Что отвечало со злобой на то, что оно получало,-
Against their users used malignant powers, Против использующих их использовали зловредные силы,
Hurt without hands and strangely, suddenly slew, Вредили без рук и странно убивали внезапно,
Appointed as instruments of an unseen doom. Предназначенные как инструменты незримого рока.
Or they made themselves a fateful prison wall Или они себя делали роковою тюремной стеной,
Where men condemned wake through the creeping hours Где осужденные бодрствовали на протяжении ползущих часов,
Counted by the tollings of an ominous bell. Подсчитываемых ударами угрюмого колокола.
An evil environment worsened evil souls: Злые души ухудшало окружение злое:
All things were conscious there and all perverse. Все вещи были сознательны там и все порочны.
In this infernal realm he dared to press В этом инфернальном царстве он смел давить
Even into its deepest pit and darkest core, Даже в его глубочайшую яму и темнейшее ядро,
Perturbed its tenebrous base, dared to contest Приводя в смятение его мрачный фундамент, смел спорить
Its ancient privileged right and absolute force: С его старинным привилегированным правом и абсолютною силой:
In Night he plunged to know her dreadful heart, В Ночь он нырял, чтобы узнать ее страшное сердце,
In Hell he sought the root and cause of Hell. В Аду он искал причину и корень Ада.
Its anguished gulfs opened in his own breast; Мучимые бездны Ада в его собственной груди отрывались;
He listened to clamours of its crowded pain, Он прислушивался к шуму его переполненной толпами боли,
The heart-beats of its fatal loneliness. К ударам сердца его фатального одиночества.
Above was a chill deaf eternity. Свыше был глухой вечности голод.
In vague tremendous passages of Doom В смутных страшных проходах Рока
He heard the goblin Voice that guides to slay, Он слышал гоблинский Голос, что ведет, чтобы убить,
And faced the enchantments of the demon Sign, И встречал колдовства демонического Знака,
And traversed the ambush of the opponent Snake. И миновал засаду враждебной Змеи.
In menacing tracts, in tortured solitudes В угрожающих трактах, в безлюдьях измученных
Companionless he roamed through desolate ways Одиноко он странствовал по дорогам заброшенным,
Where the red Wolf waits by the fordless stream Где красный Волк ждет за рекою без брода
And Death's black eagles scream to the precipice, И Смерти черные орлы над обрывом вопят,
And met the hounds of bale who hunt men's hearts И встречал руки беды, что охотится на сердца людей,
Baying across the veldts of Destiny, По степям Судьбы преследуя,
In footless battlefields of the Abyss В непроходимых полях битвы Пучины
Fought shadowy combats in mute eyeless depths, Вел призрачные сражения в немых недоступных глазу глубинах,
Assaults of Hell endured and Titan strokes Нападения Ада и Титанические удары выдерживал
And bore the fierce inner wounds that are slow to heal. И нес жестокие внутренние раны, что излечиваются медленно.
A prisoner of a hooded magic Force, Заключенный облаченной в капюшон магической Силы,
Captured and trailed in Falsehood's lethal net Захваченный и увлекаемый в Фальши летальные сети
And often strangled in the noose of grief, И часто удушаемый в петле горя
Or cast in the grim morass of swallowing doubt, Или бросаемый в беспощадную трясину сомнения гложущего,
Or shut into pits of error and despair, Или в ямах ошибки и отчаяния запертый,
He drank her poison draughts till none was left. Он пил ее ядовитые глотки, пока ничего не осталось.
In a world where neither hope nor joy could come В мире, куда ни одна надежа и радость прийти не могли,
The ordeal he suffered of evil's absolute reign, Абсолютного господства зла он терпел испытание тяжкое,
Yet kept intact his spirit's radiant truth. Но хранил нетронутой своего духа лучистую правду.
Incapable of motion or of force, Не способный на движение или на силу,
In Matter's blank denial gaoled and blind, В Материи пустом отрицании заточенный и ослепленный,
Pinned to the black inertia of our base Пригвожденный к черной инерции нашей основы,
He treasured between his hands his flickering soul. Он хранил меж своими руками свою душу мерцающую.
His being ventured into mindless Void, Его существо в бездумную Пустоту решилось пуститься,
Intolerant gulfs that knew not thought nor sense; Бездны нетерпящие, что не знали ни мысли, ни чувства;
Thought ceased, sense failed, his soul still saw and knew. Мысль прекратилась, чувство пало, его душа еще знала и видела.
In atomic parcellings of the Infinite В частицах Бесконечного атомных
Near to the dumb beginnings of lost Self, Близко к бессловесным началам Себя утраченного,
He felt the curious small futility Он чувствовал маленькую курьезную тщетность
Of the creation of material things. Творения материальных вещей.
Or, stifled in the Inconscient's hollow dusk, Или, задыхаясь в сумерках пустых Несознания,
He sounded the mystery dark and bottomless Он мерил мистерию, бездонную, темную,
Of the enormous and unmeaning deeps Бессмысленных и громадных глубин,
Whence struggling life in a dead universe rose. Откуда борющаяся жизнь в мертвой вселенной поднялась.
There in the stark identity lost by mind Там в полной идентичности, утраченной разумом,
He felt the sealed sense of the insensible world Он ощущал запечатанный смысл мира бесчувственного
And a mute wisdom in the unknowing Night. И немую мудрость в незнающей Ночи.
Into the abysmal secrecy he came В пучинную тайну пришел он,
Where darkness peers from her mattress, grey and nude, Где тьма проступает из ее матраса, нагого и серого,
And stood on the last locked subconscient's floor И стоял на последнем запертом этаже подсознания,
Where Being slept unconscious of its thoughts Где Существо спало, не осознавая своих мыслей,
And built the world not knowing what it built. И строило мир, не зная, что оно строит.
There waiting its hour the future lay unknown, Там, ожидая своего грядущего часа, лежало неведомое,
There is the record of the vanished stars. Там находится запись исчезнувших звезд.
There in the slumber of the cosmic Will Там в дремоте космической Воли
He saw the secret key of Nature's change. Он увидел тайный ключ к изменению Природы.
A light was with him, an invisible hand Свет был с ним, рука незримая
Was laid upon the error and the pain Была положена на ошибку и боль,
Till it became a quivering ecstasy, Пока та не стала экстазом трепещущим,
The shock of sweetness of an arm's embrace. Шоком сладости объятия рук.
He saw in Night the Eternal's shadowy veil, Он видел в Ночи вуаль тенистую Вечного,
Knew death for a cellar of the house of life, Узнал смерть как погреб дома жизни,
In destruction felt creation's hasty pace, В разрушении ощутил творения шаг торопливый,
Knew loss as the price of a celestial gain Узнал утрату как цену за выигрыш небесный
And hell as a short cut to heaven's gates. И ад - как кратчайший путь к воротам небес.
Then in Illusion's occult factory Тогда в оккультной фабрике Иллюзии
And in the Inconscient's magic printing-house И в магической типографии Несознания
Torn were the formats of the primal Night Форматы первобытной Ночи порваны были
And shattered the stereotypes of Ignorance. И разбиты наборы Неведения.
Alive, breathing a deep spiritual breath, Живая, дышащая глубоких духовным дыханием,
Nature expunged her stiff mechanical code Природа перечеркнула свой непреклонный механический кодекс
And the articles of the bound soul's contract, И связанной души контракта параграфы,
Falsehood gave back to Truth her tortured shape. Фальшь отдала назад Истине ее мучимую форму.
Annulled were the tables of the law of Pain, Аннулированы были таблички закона Страдания,
And in their place grew luminous characters. И на их месте появились светлые буквы.
The skilful Penman's unseen finger wrote Искусного Писца незримый палец чертил
His swift intuitive calligraphy; Его интуитивную каллиграфию быструю;
Earth's forms were made his divine documents, Формы Земли были его божественными документами сделаны,
The wisdom embodied mind could not reveal, Мудрость воплотила то, что открыть не мог разум,
Inconscience chased from the world's voiceless breast; Несознание из безгласной груди мира прогнано;
Transfigured were the fixed schemes of reasoning Thought. Трансфигурированы были фиксированные схемы рассуждающей Мысли.
Arousing consciousness in things inert, Пробуждая сознание в инертных вещах,
He imposed upon dark atom and dumb mass Он навязывал темному атому и немой массе
The diamond script of the Imperishable, Алмазный почерк Непреходящего.
Inscribed on the dim heart of fallen things Вырезал на смутном сердце падших вещей
A paean-song of the free Infinite Свободного Бесконечного победную песнь
And the Name, foundation of eternity, И Имя, фундамент вечности,
And traced on the awake exultant cells И выводил на проснувшихся ликующих клетках
In the ideographs of the Ineffable В идеограммах Невыразимого
The lyric of the love that waits through Time Лирический стих любви, что ждет во Времени,
And the mystic volume of the Book of Bliss И мистический том Книги Блаженства,
And the message of the superconscient Fire. И послание суперсознательного Пламени.
Then life beat pure in the corporeal frame; Затем жизнь забила чистая в телесном каркасе;
The infernal Gleam died and could slay no more. Инфернальное Мерцание умерло и убивать не могло больше.
Hell split across its huge abrupt fa(ade Ад раскололся в своем огромном резком фасаде
As if a magic building were undone, Словно магическое здание было разрушено,
Night opened and vanished like a gulf of dream. Ночь открылась и исчезла как грезы пучина.
Into being's gap scooped out as empty Space В брешь существа, вычерпанную как пустое Пространство,
In which she had filled the place of absent God, В котором она заполняла место отсутствующего Бога,
There poured a wide intimate and blissful Dawn; Полился просторный близкий и блаженный Рассвет;
Healed were all things that Time's torn heart had made Излечены были все вещи, что раненное сердце Времени сделало,
And sorrow could live no more in Nature's breast: И горе не могло больше жить у Природы в груди:
Division ceased to be, for God was there. Разделение прекратилось, ибо там был Бог.
The soul lit the conscious body with its ray, Душа освещала своим лучом тело сознательное.
Matter and spirit mingled and were one. Материя и дух смешались и стали едины.
End of Canto Eight Конец песни восьмой
Canto IX Песнь девятая
THE PARADISE OF THE LIFE-GODS Парадиз Богов Жизни
Around him shone a great felicitous Day. Вокруг него сиял великий счастливый День.
A lustre of some rapturous Infinite, Блеск какого-то восторженного Бесконечного,
It held in the splendour of its golden laugh Он держал в великолепии своего золотого смеха
Regions of the heart's happiness set free, Регионы счастья сердца свободные,
Intoxicated with the wine of God, Опьяненные вином Бога,
Immersed in light, perpetually divine. Погруженные в свет, извечно божественные.
A favourite and intimate of the Gods Фаворит и друг близкий Богов,
Obeying the divine command to joy, Послушный божественной команде радоваться,
It was the sovereign of its own delight Своего собственного восторга тот День был сувереном
And master of the kingdoms of its force. И господином царств своей силы.
Assured of the bliss for which all forms were made, В блаженстве уверенный, для которого все были сделаны формы,
Unmoved by fear and grief and the shocks of Fate Незатрагиваемый страхом и горем, и ударами Рока
And unalarmed by the breath of fleeting Time И не тревожимый дыханием быстро текущего Времени,
And unbesieged by adverse circumstance, И враждебным обстоятельством не осаждаемый,
It breathed in a sweet secure unguarded ease Он дышал в сладкой, надежной, беспечной легкости,
Free from our body's frailty inviting death, Свободный от хрупкости нашего тела, смерть привлекающей,
Far from our danger-zone of stumbling Will. Далекий от опасной зоны спотыкающейся Воли.
It needed not to curb its passionate beats; Он не нуждался в том, чтобы свои страстные удары обуздывать;
Thrilled by the clasp of the warm satisfied sense Трепещущий от пожатия теплого удовлетворенного чувства
And the swift wonder-rush and flame and cry И сладкого чудо-натиска, огня и крика
Of the life-impulses' red magnificent race, Красного великолепного состязания в беге импульсов жизни,
It lived in a jewel-rhythm of the laughter of God Он жил в драгоценности-ритме смеха Бога
And lay on the breast of universal love. И лежал на груди универсальной любви.
Immune the unfettered Spirit of Delight Незадеваемый, освобожденный от оков Дух Восторга
Pastured his gleaming sun-herds and moon-flocks Преследовал его мерцающие солнечные стада и лунные табуны
Along the lyric speed of griefless streams Среди мерцающей скорости потоков безгорестных
In fragrance of the unearthly asphodel. В аромате неземной асфодели.
A silence of felicity wrapped the heavens, Тишина счастья небо окутывала,
A careless radiance smiled upon the heights; Беззаботное сияние улыбалось высотам;
A murmur of inarticulate ravishment Шепот восторга невнятного
Trembled in the winds and touched the enchanted soil; Дрожал в ветрах и касался души очарованной;
Incessant in the arms of ecstasy Непрестанно в руках экстаза
Repeating its sweet involuntary note Повторяющее свою сладкую непроизвольную ноту
A sob of rapture flowed along the hours. Рыдание восторга текло вместе с часами.
Advancing under an arch of glory and peace, Продвигаясь под аркою славы и мира,
Traveller on plateau and on musing ridge, Путешественник на плато и горном размышляющем гребне,
As one who sees in the World-Magician's glass Как тот, кто в зеркале Мирового Мага видит
A miracled imagery of soul-scapes flee Чудесный образ бегущего избавления души,
He traversed scenes of an immortal joy Он пересекал бессмертной радости сцены
And gazed into abysms of beauty and bliss. И вглядывался в пучины красоты и блаженства.
Around him was a light of conscious suns Вокруг него был свет сознательных солнц
And a brooding gladness of great symbol things; И раздумывающее довольство великих вещей символических;
To meet him crowded plains of brilliant calm, Навстречу ему толпились равнины покоя сверкающего,
Mountains and violet valleys of the Blest, Горы и лиловые долины Блаженства,
Deep glens of joy and crooning waterfalls Глубокие расщелины и водопады поющие,
And woods of quivering purple solitude; И леса дрожащего пурпурного уединения;
Below him lay like gleaming jewelled thoughts Под ним лежали, как мерцающие драгоценные мысли,
Rapt dreaming cities of Gandharva kings. Восхитительные грезящие города Гандхарвов-царей.
Across the vibrant secrecies of Space Через вибрирующие секреты Пространства
A dim and happy music sweetly stole, Смутная и счастливая музыка сладко кралась,
Smitten by unseen hands he heard heart-close Ударяемой невидимыми руками близкий к сердцу он слышал
The harps' cry of the heavenly minstrels pass, Крик арфы менестрелей небесных
And voices of unearthly melody И мелодии неземной голоса
Chanted the glory of eternal love Славу вечной любви воспевали
In the white-blue-moonbeam air of Paradise. В бело-голубом лунном воздухе Рая.
A summit and core of all that marvellous world, Вершина и ядро всего этого чудесного мира,
Apart stood high Elysian nameless hills, В стороне стояли высокие Елисейские безымянные горы,
Burning like sunsets in a trance of eve. Горящие как закаты в трансе вечера.
As if to some new unsearched profundity, Словно к какой-то новой глубине неисследованной
Into a joyful stillness plunged their base; Их подножие в радостную неподвижность погружалось;
Their slopes through a hurry of laughter and voices sank, Их склоны в торопливом смехе и голосах опускались,
Crossed by a throng of singing rivulets, Пересекаемые множеством поющих ручьев,
Adoring blue heaven with their happy hymn, Поклоняющихся небесам голубым своим гимном счастливым,
Down into woods of shadowy secrecy: Вниз, в леса тенистой таинственности:
Lifted into wide voiceless mystery Поднятые в просторную безгласную мистерию,
Their peaks climbed towards a greatness beyond life. Их пики взбирались к величию за пределами жизни.
The shining Edens of the vital gods Сияющие Эдемы витальных богов
Received him in their deathless harmonies. В свои бессмертные гармонии его получили.
All things were perfect there that flower in Time; Все вещи, что цветут во Времени, были там совершенны;
Beauty was there creation's native mould, Красота была там матрицей прирожденной творения,
Peace was a thrilled voluptuous purity. Мир был трепетной сладострастной чистотою.
There Love fulfilled her gold and roseate dreams Там Любовь осуществила свои золотые и розовые грезы
And Strength her crowned and mighty reveries; И ее короновали Сила и могучие мечты;
Desire climbed up, a swift omnipotent flame, Желание, взбиралось, быстрое всемогущее пламя,
And Pleasure had the stature of the gods; И Удовольствие имело фигуру богов;
Dream walked along the highways of the stars; Греза гуляла по широким дорогам звезд;
Sweet common things turned into miracles: Сладкие обычные вещи в чудеса превращались:
Overtaken by the spirit's sudden spell, Застигнутая духа внезапными чарами,
Smitten by a divine passion's alchemy, Ударяемая божественной страсти алхимией,
Pain's self compelled transformed to potent joy Самость боли была вынуждена трансформироваться в могучую радость,
Curing the antithesis twixt heaven and hell. Излечивающую антитезу между небесами и адом.
All life's high visions are embodied there, Всей жизни видения высокие воплощаются здесь,
Her wandering hopes achieved, her aureate combs Ее странствующие надежды достигли, ее золотистые соты
Caught by the honey-eater's darting tongue, Пойманы торопливой стрелой-языком едока меда,
Her burning guesses changed to ecstasied truths, Ее жгучие догадки превратились в восхищенные истины,
Her mighty pantings stilled in deathless calm Ее могучие страсти успокоились в бессмертном покое
And liberated her immense desires. И освободили ее желания огромные.
In that paradise of perfect heart and sense В том парадизе совершенного сердца и чувства
No lower note could break the endless charm Ни одна хмурая нота не могла нарушить бесконечного очарования
Of her sweetness ardent and immaculate; Ее сладости, горячей и безупречной;
Her steps are sure of their intuitive fall. Ее шаги были уверены в своем интуитивном движении.
After the anguish of the soul's long strife После муки борьбы долгой души
At length were found calm and celestial rest Наконец был найден спокойный отдых небесный,
And, lapped in a magic flood of sorrowless hours, И, укутанные в безгорестных часов половодье магическое,
Healed were his warrior nature's wounded limbs Исцелены были его бойцовской натуры члены израненные
In the encircling arms of Energies В окружающих руках Энергий,
That brooked no stain and feared not their own bliss. Что не выносят пятна и своего собственного не боятся блаженства.
In scenes forbidden to our pallid sense На сценах, запретных для нашего бледного чувства,
Amid miraculous scents and wonder-hues Среди дивных запахов и чудо-оттенков
He met the forms that divinise the sight, Он встречал формы, что обожествляют зрение,
To music that can immortalise the mind Музыку, что обессмертить ум может
And make the heart wide as infinity И сделать сердце широким, как бесконечность,
Listened, and captured the inaudible Слушал и пленен был неясными
Cadences that awake the occult ear: Каденциями, что будят оккультное ухо:
Out of the ineffable hush it hears them come Из несказанной тишины оно слышит их приходящими,
Trembling with the beauty of a wordless speech, Красотою бессловесной речи дрожащими,
And thoughts too great and deep to find a voice, И мысли, слишком великие и глубокие, чтобы найти голос,
Thoughts whose desire new-makes the universe. Мысли, чьи желания создают вселенную заново.
A scale of sense that climbed with fiery feet Шкала чувства, что феерическими ногами взбиралось
To heights of unimagined happiness, К высотам невообразимого счастья,
Recast his being's aura in joy-glow, Переделала его существа ауру в радостный пыл,
His body glimmered like a skiey shell; Его тело мерцало как оболочка небесная;
His gates to the world were swept with seas of light. Его врата к миру сметены были морями света.
His earth, dowered with celestial competence, Его земля, наделенная компетенцией неба,
Harboured a power that needed now no more Приютила силу, что не нуждалась более
To cross the closed customs-line of mind and flesh Пересекать закрытую таможенную линию тела и разума
And smuggle godhead into humanity. И контрабандой доставлять божество в человеческое.
It shrank no more from the supreme demand Она больше не отпрядывала от всевышнего требования
Of an untired capacity for bliss, Неутомимой способности к блаженству,
A might that could explore its own infinite Мощь, что могла свою собственную бесконечность исследовать
And beauty and passion and the depths' reply И красоту, и радость, и ответ глубин,
Nor feared the swoon of glad identity Не боялась обморока довольной идентичности,
Where spirit and flesh in inner ecstasy join Где дух и плоть во внутреннем экстазе соединяются,
Annulling the quarrel between self and shape. Аннулируя ссору между собою и формой.
It drew from sight and sound spiritual power, Она извлекала из звука и зрелища духовную силу,
Made sense a road to reach the intangible: Делала чувство дорогой, чтобы достичь неосязаемого:
It thrilled with the supernal influences Она трепетала в небесных влияниях,
That build the substance of life's deeper soul. Что строят субстанцию более глубокой души жизни.
Earth-nature stood reborn, comrade of heaven. Земная природа стояла перерожденная, товарищ небес.
A fit companion of the timeless Kings, Подходящий компаньон вечных Царей,
Equalled with the godheads of the living Suns, Уравненный с божествами живых Солнц,
He mixed in the radiant pastimes of the Unborn, Он смешался с лучистыми развлечениями Нерожденного,
Heard whispers of the Player never seen Слышал шепоты Актера, никогда не видимого,
And listened to his voice that steals the heart И внимал его голосу, что крадет сердце
And draws it to the breast of God's desire, И тащит его к груди желания Бога,
And felt its honey of felicity И чувствовал его мед счастья,
Flow through his veins like the rivers of Paradise, По венам, как реки Парадиза, текущий,
Made body a nectar-cup of the Absolute. Делал тело чашей нектара Абсолюта.
In sudden moments of revealing flame, Во внезапных моментах открывающего пламени,
In passionate responses half-unveiled В страстных откликах, наполовину лишенных вуали,
He reached the rim of ecstasies unknown; Он достигал края экстазов неведомых;
A touch supreme surprised his hurrying heart, Касание высшее поражало его спешащее сердце,
The clasp was remembered of the Wonderful, Хватка Чудесного помнилась,
And hints leaped down of white beatitudes. И намеки прыгали вниз белого счастья.
Eternity drew close disguised as Love Вечность была близко, замаскированная как Любовь,
And laid its hand upon the body of Time. И клала свои руки на тело Времени.
A little gift comes from the Immensitudes, Малый дар приходит из Необъятностей,
But measureless to life its gain of joy; Но неизмерим для жизни его дар радости;
All the untold Beyond is mirrored there. Все несказанное Запредельное там отражается.
A giant drop of the Bliss un...
Продолжение на следующей странцие...
