and heaven. Он берет штурмом и небо, и мир, и судьбу.
He comes not to the high World-maker's seat, К высокому трону Творца Мира он не идет,
He waits not for the outstretched hand of God Он не ждет руки Бога протянутой,
To raise him out of his mortality. Которая подняла бы его из его смертности.
All he would make his own, leave nothing free, Все он хочет своим собственным сделать, ничего не оставляет свободным,
Stretching his small self to cope with the infinite. Растягивая свою маленькую самость, чтоб обхватить вечность.
Obstructing the gods' open ways he makes Преграждая открытые дороги богов, он делает
His own estate of the earth's air and light; Своим личным имуществом земной воздух и свет;
A monopolist of the world-energy, Монополист энергии мира,
He dominates the life of common men. Он господствует над жизнями обычных людей.
His pain and others' pain he makes his means: Свою боль и чужую он своими делает средствами:
On death and suffering he builds his throne. На страдании и смерти строит свой трон.
In the hurry and clangour of his acts of might, В спешке и скрежете его актов могущества,
In a riot and excess of fame and shame, В буйстве и избытке славы и срама,
By his magnitudes of hate and violence, Размерами насилия и ненависти,
By the quaking of the world beneath his tread Трепетом мира под его пятой
He matches himself against the Eternal's calm Он противопоставляет себя спокойствию Вечного
And feels in himself the greatness of a god: И ощущает в себе величие бога:
Power is his image of celestial self. Сила - его представление о небесном себе.
The Titan's heart is a sea of fire and force; Сердце Титана - это море огня и силы;
He exults in the death of things and ruin and fall, Он ликует в смерти существ, в руинах, в крушении,
He feeds his strength with his own and others' pain; Он кормит свою силу чужой и собственной болью;
In the world's pathos and passion he takes delight, В пафосе мира и страсти он находит восторг,
His pride, his might call for the struggle and pang. Его гордость, его могущество призывают боль и борьбу.
He glories in the sufferings of the flesh Он гордится страданием плоти,
And covers the stigmata with the Stoic's name. И прикрывает стигматы именем Стоика.
His eyes blinded and visionless stare at the sun, Его непроницательные, слепые глаза на солнце таращатся,
The seeker's Sight receding from his heart Зрение ищущего, удаляясь из его сердца,
Can find no more the light of eternity; Больше не может найти света вечности;
He sees the beyond as an emptiness void of soul Он запредельное видит как души пустоту бесполезную
And takes his night for a dark infinite. И воспринимает свою ночь бесконечностью темной.
His nature magnifies the unreal's blank Его природа увеличивает пустоту нереальности
And sees in Nought the sole reality: И видит в Ничто реальность единственную:
He would stamp his single figure on the world, Штамп одной фигуры своей на весь мир он желает поставить,
Obsess the world's rumours with his single name. Слух мира мучает своим единственным именем.
His moments centre the vast universe. Его мгновения - центр всей широкой вселенной.
He sees his little self as very God. Он видит свою маленькую самость истинным Богом.
His little `I' has swallowed the whole world, Его маленькое "я" поглотило весь мир,
His ego has stretched into infinity. Его эго во вселенную тянется.
His mind, a beat in original Nothingness, Его разум, в Ничто первозданном удар,
Ciphers his thought on a slate of hourless Time. Свои мысли шифрует на доске грифельной свободного от часов Времени.
He builds on a mighty vacancy of soul Он строит на отсутствии могучем души
A huge philosophy of Nothingness. Огромную философию Ничто.
In him Nirvana lives and speaks and acts В нем Нирвана живет, говорит, действует,
Impossibly creating a universe. Невозможно создавая вселенную.
An eternal zero is his formless self, Вечный ноль - его самость бесформенная,
His spirit the void impersonal absolute. Его дух - абсолют, пустой и безличный.
Take not that stride, O growing soul of man; Не делай этого шага, о растущая душа человека;
Cast not thy self into that night of God. Не бросай свою самость в эту ночь Бога,
The soul suffering is not eternity's key, Страдающая душа - это не ключ к вечности,
Or ransom by sorrow heaven's demand on life. Не искупление горем требования небесного к жизни.
O mortal, bear, but ask not for the stroke, О смертный, терпи, но не проси удара,
Too soon will grief and anguish find thee out. Слишком скоро горе и мука отыщут тебя.
Too enormous is that venture for thy will; Слишком велик этот риск для твоей воли;
Only in limits can man's strength be safe; Лишь в границах может сила людей быть в безопасности;
Yet is infinity thy spirit's goal; Бесконечность же - это цель твоего духа;
Its bliss is there behind the world's face of tears. Его блаженство - позади лица мира, слезами залитого.
A power is in thee that thou knowest not; В тебе есть сила, которой не знаешь ты;
Thou art a vessel of the imprisoned spark. Ты - это заточенной искры сосуд.
It seeks relief from Time's envelopment, Она ищет освобождения от обертки Времени,
And while thou shutst it in, the seal is pain: И пока ты ее внутри запираешь, печатью является боль:
Bliss is the Godhead's crown, eternal, free, Блаженство есть венец Божества, вечность, свобода,
Unburdened by life's blind mystery of pain: Не отягощенные принадлежащей жизни слепой мистерией боли:
Pain is the signature of the Ignorance Боль - это подпись Неведения,
Attesting the secret god denied by life: Признающего тайного бога, жизнью отвергнутого:
Until life finds him pain can never end. Пока жизнь его не найдет, боль никогда не закончиться.
Calm is self's victory overcoming fate. Спокойствие - победа себя, преодолевающая рок.
Bear; thou shalt find at last thy road to bliss. Терпи; ты найдешь, наконец, свою дорогу к блаженству.
Bliss is the secret stuff of all that lives, Блаженство - это тайное вещество всего, что живет,
Even pain and grief are garbs of world-delight, Даже горе и боль - это наряды мирового восторга,
It hides behind thy sorrow and thy cry. Он прячется позади твоего горя и крика.
Because thy strength is a part and not God's whole, Ибо твоя сила - лишь часть, не вся сила Бога,
Because afflicted by the little self Ибо обремененное твоей маленькой самостью
Thy consciousness forgets to be divine Твое сознание божественным быть забывает,
As it walks in the vague penumbra of the flesh Когда оно в смутной полутени плоти гуляет
And cannot bear the world's tremendous touch, И не может выносить огромное касание мира,
Thou criest out and sayst that there is pain. Ты кричишь и говоришь, что там - боль.
Indifference, pain and joy, a triple disguise, Равнодушие, боль, радость - маска тройная,
Attire of the rapturous Dancer in the ways, Дорожный наряд Танцора восторженного,
Withhold from thee the body of God's bliss. От тебя тело блаженства Бога скрывающий.
Thy spirit's strength shall make thee one with God, Твоего духа сила тебя единой сделает с Богом,
Thy agony shall change to ecstasy, Экстазом твоя агония сменится,
Indifference deepen into infinity's calm Безразличие углубится в покой бесконечности,
And joy laugh nude on the peaks of the Absolute. И на пиках Абсолюта засмеется обнаженная радость.
"O mortal who complainst of death and fate, "О смертный, что жалуется на смерть и судьбу,
Accuse none of the harms thyself hast called; Некого винить во вреде, который призвал на себя сам;
This troubled world thou hast chosen for thy home, Этот тревожный мир ты своим домом выбрал,
Thou art thyself the author of thy pain. Ты сам - автор боли своей.
Once in the immortal boundlessness of Self, Когда-то в безграничности бессмертной Себя,
In a vast of Truth and Consciousness and Light В обширности Истины, в Сознании, в Свете
The soul looked out from its felicity. Душа из своего счастья выглядывала.
It felt the Spirit's interminable bliss, Она ощущала блаженство бесконечное Духа,
It knew itself deathless, timeless, spaceless, one, Она знала себя бессмертной, безвременной, безпространственной, единой,
It saw the Eternal, lived in the Infinite. Она видела Вечного, жила в Бесконечном.
Then, curious of a shadow thrown by Truth, Затем, курьез тени, отброшенной Истиной,
It strained towards some otherness of self, Она потянулась к некоему иному состоянию себя,
It was drawn to an unknown Face peering through night. Она была притянута к неизвестному Лику, сквозь ночь глядящему.
It sensed a negative infinity, Она бесконечность негативную ощутила,
A void supernal whose immense excess Небесную пустоту, чей необъятный избыток,
Imitating God and everlasting Time Имитирующий Бога и вечное Время,
Offered a ground for Nature's adverse birth Предложил землю для неблагоприятного рождения Природы
And Matter's rigid hard unconsciousness И тяжелое, твердое несознание Материи,
Harbouring the brilliance of a transient soul Приютившее бы блеск преходящей души,
That lights up birth and death and ignorant life. Которая рождение, смерть и невежественную жизнь освещает.
A Mind arose that stared at Nothingness Поднялся Разум, что в Ничто всматривался,
Till figures formed of what could never be; Пока не сформировались фигуры того, что могло бы никогда и не быть;
It housed the contrary of all that is. Оно вмещало противоположности всего, что есть.
A Nought appeared as Being's huge sealed cause, И Ничто представилось Бытия огромной, непонятной причиной,
Its dumb support in a blank infinite, Его немою поддержкою в пустой бесконечности,
In whose abysm spirit must disappear: В чью пучину дух должен был скрыться:
A darkened Nature lived and held the seed Затемненная Природа жила и несла семя
Of Spirit hidden and feigning not to be. Скрытого Духа, притворяющегося несуществующим.
Eternal Consciousness became a freak Вечное Сознание стало причудой
Of an unsouled almighty Inconscient Некоего неодухотворенного, всемогущего Несознания,
And, breathed no more as spirit's native air, И, не дыша больше родным воздухом духа,
Bliss was an incident of a mortal hour, Блаженство стало случайностью смертного часа,
A stranger in the insentient universe. Чужестранцем во вселенной бесчувственной.
As one drawn by the grandeur of the Void Словно притянутая Пустоты грандиозностью
The soul attracted leaned to the Abyss: Душа, привлеченная, над Пучиной склонилась:
It longed for the adventure of Ignorance Она страстно желала авантюры Неведения,
And the marvel and surprise of the Unknown Чуда и сюрприза Неведомого
And the endless possibility that lurked И бесконечной возможности, что таится
In the womb of Chaos and in Nothing's gulf В лоне Хаоса и в бездне Ничто
Or looked from the unfathomed eyes of Chance. Или выглядывает из неизмеримых глаз Шанса.
It tired of its unchanging happiness, Душа устала от своего неизменного счастья,
It turned away from immortality: Она повернула прочь от бессмертия:
It was drawn to hazard's call and danger's charm, Она была привлечена зовом риска и очарованием опасности,
It yearned to the pathos of grief, the drama of pain, Она устремилась к пафосу горя, к драме страдания,
Perdition's peril, the wounded bare escape, К опасности гибели, израненному, нагому побегу,
The music of ruin and its glamour and crash, К музе руин, их чарам и краху,
The savour of pity and the gamble of love Ко вкусу жалости, к авантюре любви,
And passion and the ambiguous face of Fate. К страсти, к Судьбы неясному лику.
A world of hard endeavour and difficult toil, Мир нелегкого труда и тяжких усилий,
And battle on extinction's perilous verge, Битва на краю угасания опасном,
A clash of forces, a vast incertitude, Лязг сил, неуверенность полная,
The joy of creation out of Nothingness, Радость созидания из Ничего,
Strange meetings on the roads of Ignorance Странные встречи на дорогах Неведения
And the companionship of half-known souls И душ полузнакомых товарищество
Or the solitary greatness and lonely force Или уединенное величие и одинокая сила
Of a separate being conquering its world, Существа обособленного, свой мир покоряющего,
Called it from its too safe eternity. Звали душу из ее вечности слишком надежной.
A huge descent began, a giant fall: Огромный спуск начался, падение гигантское:
For what the spirit sees, creates a truth Ибо то, что видит дух, творит истину,
And what the soul imagines is made a world. То, что воображает душа, создает мир.
A Thought that leaped from the Timeless can become, Мысль, что из Безвременья выпрыгнула, стать может
Indicator of cosmic consequence Космического последствия указателем
And the itinerary of the gods, И маршрутом богов,
A cyclic movement in eternal Time. Циклическим движением в вечном Времени.
Thus came, born from a blind tremendous choice, Так пришел, рожден от слепого, огромного выбора
This great perplexed and discontented world, Этот неудовлетворенный и растерянный мир,
This haunt of Ignorance, this home of Pain: Это убежище Неведения, этот дом Боли:
There are pitched desire's tents, grief's headquarters. Там поставлены тенты желания, штаб горя.
A vast disguise conceals the Eternal's bliss." Обширная маскировка запечатывает блаженство Вечного".
Then Aswapati answered to the seer: Затем Ашвапати ответил провидцу:
"Is then the spirit ruled by an outward world? "Значит внешним миром дух управляем?
O seer, is there no remedy within? О провидец, нет лекарства внутри?
But what is Fate if not the spirit's will И что есть судьба, как не духа воля,
After long time fulfilled by cosmic Force? Спустя долгое время выполненная космической Сплои?
I deemed a mighty Power had come with her; Я полагал, что могучая Сила с нею пришла;
Is not that Power the high compeer of Fate?" Разве та Сила Судьбе не высокий товарищ?"
But Narad answered covering truth with truth: Но Парад ответил, скрывая правдою правду:
"O Aswapati, random seem the ways "О Ашвапати, дороги случайными кажутся,
Along whose banks your footsteps stray or run Вдоль которых твои шаги блуждают или бегут
In casual hours or moments of the gods, В случайных часах или моментах богов;
Yet your least stumblings are foreseen above. Но даже малейшие твои запинки предвидены свыше.
Infallibly the curves of life are drawn Безошибочно изгибы жизни проложены,
Following the stream of Time through the unknown; Следующие потоку Времени сквозь неизвестность;
They are led by a clue the calm immortals keep. Они ведомы ключом, что спокойные бессмертные хранят.
This blazoned hieroglyph of prophet morns Этот гербовый иероглиф пророческих утр
A meaning more sublime in symbols writes Смысл более великий в символах пишет,
Than sealed Thought wakes to, but of this high script Чем тот, к которому запечатанная Мысль будит, но об этом высоком почерке
How shall my voice convince the mind of earth? Как уму земли мой голос поведает?
Heaven's wiser love rejects the mortal's prayer; Более мудрая любовь неба смертного мольбу отклоняет,
Unblinded by the breath of his desire, Не ослепленная его желания дыханием,
Unclouded by the mists of fear and hope, Не затянутая туманами надежды и страха,
It bends above the strife of love with death; Она над борьбою любви со смертью склоняется;
It keeps for her her privilege of pain. Она хранит для Савитри ее привилегию боли.
A greatness in thy daughter's soul resides В душе твоей дочери обитает величие,
That can transform herself and all around Что может ее трансформировать и все вокруг,
But must cross on stones of suffering to its goal. Но по камням страдания должно пройти к своей цели.
Although designed like a nectar cup of heaven, Хотя предназначена как нектарная чаша небес,
Of heavenly ether made she sought this air, Небесным эфиром сделанная, она этот воздух искала,
She too must share the human need of grief Она тоже человеческую нужду в горе должна разделить
And all her cause of joy transmute to pain. И все, что служит причиною радости, превратить в боль.
The mind of mortal man is led by words, Разум смертного человека ведом словами,
His sight retires behind the walls of Thought Его зрение отступает за стены Мысли
And looks out only through half-opened doors. И выглядывает лишь сквозь полуприкрытые двери.
He cuts the boundless Truth into sky-strips Он режет безграничную Правду на небесные лоскуты,
And every strip he takes for all the heavens. И каждый лоскут он принимает за целое небо.
He stares at infinite possibility Он на бесконечную возможность таращится
And gives to the plastic Vast the name of Chance; И пластичной Обширности дает имя Случая.
He sees the long results of an all-wise Force Он видит отдаленные результаты Силы всемудрой,
Planning a sequence of steps in endless Time Планирующей последовательность шагов в нескончаемом Времени,
But in its links imagines a senseless chain Но в ее звеньях лишь бесчувственную цепь замечает
Or the dead hand of cold Necessity; Или холодной Неизбежности мертвую руку;
He answers not to the mystic Mother's heart, Он не отвечает мистической Матери сердцу,
Misses the ardent heavings of her breast Упускает ее груди подъемы горячие
And feels cold rigid limbs of lifeless Law. И ощущает холодные, жесткие члены Закона безжизненного.
The will of the Timeless working out in Time Воля Безвременья, реализуясь во Времени,
In the free absolute steps of cosmic Truth В абсолютно свободных шагах космической Правды,
He thinks a dead machine or unconscious Fate. Кажется машиной тяжелой или Судьбой бессознательной.
A Magician's formulas have made Matter's laws Формулы Мага создали законы Материи,
And while they last, all things by them are bound; И пока они существуют, все ограничено ими:
But the spirit's consent is needed for each act Но разрешение духа им нужно для каждого действия
And Freedom walks in the same pace with Law. И Свобода гуляет в одну ногу с Законом.
All here can change if the Magician choose. Все изменить можно здесь, если Маг выбирает,
If human will could be made one with God's, Если бы человека воля могла быть сделана с волей Бога единой,
If human thought could echo the thoughts of God, Если бы человеческая мысль мыслей Бога могла бы быть эхом,
Man might be all-knowing and omnipotent; Человек мог бы быть всемогущим, всезнающим;
But now he walks in Nature's doubtful ray. Но сейчас он гуляет в сомнительном свете Природы.
Yet can the mind of man receive God's light, Человеческий разум, однако, свет Бога воспринять может,
The force of man can be driven by God's force, Человеческая сила силой Бога может быть управляема,
Then is he a miracle doing miracles. Тогда он чудом, чудеса творящим становится.
For only so can he be Nature's king. Ибо только так он может стать Природы царем.
It is decreed and Satyavan must die; Это решено, и должен Сатьяван умереть;
The hour is fixed, chosen the fatal stroke. Час установлен, выбран фатальный удар.
What else shall be is written in her soul Что будет еще, записано в душе у нее.
But till the hour reveals the fateful script, Но до той поры, пока час судьбоносный почерк раскроет,
The writing waits illegible and mute. Записанное ждет неразборчиво, немо.
Fate is Truth working out in Ignorance. Судьба - это реализующаяся в Неведении Правда.
O King, thy fate is a transaction done О король, твой удел - это сделка,
At every hour between Nature and thy soul Ежечасно заключаемая между Природой и твоею душой
With God for its foreseeing arbiter. С Богом, арбитром этой сделки предвидящим.
Fate is a balance drawn in Destiny's book. Судьба есть баланс, подведенный в книге Судьбы.
Man can accept his fate, he can refuse. Человек может принять свою судьбу или отвергнуть.
Even if the One maintains the unseen decree Даже если Один поддерживает незримый декрет,
He writes thy refusal in thy credit page: Он запишет отказ на страницу кредита:
For doom is not a close, a mystic seal. Ибо рок - не конец, не мистическая печать.
Arisen from the tragic crash of life, Восставший из трагического крушения жизни,
Arisen from the body's torture and death, Восставший из мучения и смерти тела
The spirit rises mightier by defeat; Дух поднимается, возмужав поражением;
Its godlike wings grow wider with each fall. Его богоподобные крылья растут шире с каждым падением.
Its splendid failures sum to victory. Его великолепные неудачи дают в сумме победу.
O man, the events that meet thee on thy road, О человек, те события, что встречают тебя на пути,
Though they smite thy body and soul with joy and grief, Хотя и бьют твое тело и душу горем и радостью,
Are not thy fate,- they touch thee awhile and pass; Еще не судьба твоя; они касаются тебя и уходят;
Even death can cut not short thy spirit's walk: Даже смерть не может пресечь твоего духа прогулку:
Thy goal, the road thou choosest are thy fate. Твоя цель, путь, что ты избираешь, - вот твоя судьба.
On the altar throwing thy thoughts, thy heart, thy works, На алтарь свои мысли бросая, свое сердце, работы,
Thy fate is a long sacrifice to the gods Твой удел - долгое жертвоприношение богам,
Till they have opened to thee thy secret self Пока они не откроют тебе твою тайную самость
And made thee one with the indwelling God. И не сделают тебя с внутри живущим Богом единым.
O soul, intruder in Nature's ignorance, О душа, в невежество Природы вторгшаяся,
Armed traveller to the unseen supernal heights, Вооруженный путник к незримым небесным высотам,
Thy spirit's fate is a battle and ceaseless march Твоего духа удел - это безостановочный марш, это битва
Against invisible opponent Powers, Против враждебных невидимых Сил,
A passage from Matter into timeless self. Проход из Материи в самость безвременную.
Adventurer through blind unforeseeing Time, Авантюрист в слепом непредвидящем Времени,
A forced advance through a long line of lives, Вынужденный продвигаться сквозь долгую череду жизней,
It pushes its spearhead through the centuries. Сквозь века он проталкивает своего копья наконечник.
Across the dust and mire of the earthly plain, Через земной равнины пыль и болота,
On many guarded lines and dangerous fronts, На многих охраняемых линиях и опасных фронтах,
In dire assaults, in wounded slow retreats, В ужасных штурмах, в израненных отступлениях медленных,
Holding the ideal's ringed and battered fort Удерживая избиваемый и окруженный форт идеала
Or fighting against odds in lonely posts, Или сражаясь с неравными силами на одиночных постах,
Or camped in night around the bivouac's fires Или расположившись в окружающей ночи огнями бивака,
Awaiting the tardy trumpets of the dawn, Ожидая запоздалого горна в рассвете,
In hunger and in plenty and in pain, В голоде, в изобилии, в боли,
Through peril and through triumph and through fall, Сквозь опасность, триумф, сквозь падение,
Through life's green lanes and over her desert sands, По зеленым просторам жизни и по пустынным пескам,
Up the bald moor, along the sunlit ridge, По вересковым пустошам, через горные гребни в солнечном свете,
In serried columns with a straggling rear В сомкнутой колонне, с растянувшимся тылом,
Led by its nomad vanguard's signal fires, Ведомая сигнальными огнями авангарда кочевников
Marches the army of the waylost god. Марширует армия дорогу потерявшего бога.
Then late the joy ineffable is felt, Затем приходит невыразимая радость,
Then he remembers his forgotten self; Затем он вспоминает свою самость забытую;
He has refound the skies from which he fell. Находит заново небо, из которого пал.
At length his front's indomitable line Наконец его фронта неукротимая линия
Forces the last passes of the Ignorance: Форсирует последние переходы Неведения:
Advancing beyond Nature's last known bounds, Продвигаясь за пределы последних границ Природы известных,
Reconnoitring the formidable unknown, Разведывая грозное неизвестное
Beyond the landmarks of things visible, По ту сторону пограничного знака зримых вещей,
It mounts through a miraculous upper air Он взбирается в высотном удивительном воздухе,
Till climbing the mute summit of the world Пока, поднимаясь на мира немую вершину,
He stands upon the splendour-peaks of God. Он не встанет на пиках великолепия Бога.
In vain thou mournst that Satyavan must die; Напрасно ты горюешь о том, что должен Сатьяван умереть;
His death is a beginning of greater life, Его смерть - жизни более великой начало,
Death is the spirit's opportunity. Смерть - удобный случай для духа.
A vast intention has brought two souls close Широкий замысел эти души свел близко,
And love and death conspire towards one great end. И любовь, и смерть задуманы ради одной цели великой.
For out of danger and pain heaven-bliss shall come, Ибо из опасности и боли придет блаженство небесное,
Time's unforeseen event, God's secret plan. Непредсказуемое событие Времени, тайный план Бога.
This world was not built with random bricks of Chance, Этот мир не был построен наугад из кирпичей Случая,
A blind god is not destiny's architect; И слепой бог не был судьбы архитектором;
A conscious power has drawn the plan of life, Сознательная сила начертала план жизни,
There is a meaning in each curve and line. Здесь есть замысел в каждом изгибе и линии.
It is an architecture high and grand Это - архитектура высокая и грандиозная,
By many named and nameless masons built Многими безымянными и именитыми построена каменщиками,
In which unseeing hands obey the Unseen, В которой незрячие руки Незримого слушаются,
And of its master-builders she is one. И одна из тех мастеров-строителей одна это она.
"Queen, strive no more to change the secret will; "Королева, не старайся изменить секретную волю;
Time's accidents are steps in its vast scheme. Несчастные случаи Времени - это шаги в ее схеме обширной.
Bring not thy brief and helpless human tears Не неси твои краткие и бесполезные человеческие слезы
Across the fathomless moments of a heart Через бездонные мгновения сердца,
That knows its single will and God's as one: Которое знает едиными свою волю и Бога:
It can embrace its hostile destiny; Свою неблагоприятную судьбу оно может принять,
It sits apart with grief and facing death, Оно сидит в стороне от горя и лицом к лицу смерть встречает,
Affronting adverse fate armed and alone. Оскорбляя враждебный удел, вооруженное и уединенное.
In this enormous world standing apart Стоя особняком в этом мире огромном,
In the mightiness of her silent spirit's will, В могуществе воли ее молчаливого духа,
In the passion of her soul of sacrifice В ее души жертвоприношения страсти,
Her lonely strength facing the universe, Ее одинокая сила, встречая вселенную,
Affronting fate, asks not man's help nor god's: Оскорбляя судьбу, не просит ни людской, ни божественной помощи:
Sometimes one life is charged with earth's destiny, Порой одна жизнь обременена судьбою земли,
It cries not for succour from the time-bound powers. Она не взывает о помощи от временных, ограниченных сил.
Alone she is equal to her mighty task. Одна лишь она равна своей могучей задаче.
Intervene not in a strife too great for thee, Не вмешивайся в борьбу для тебя слишком великую,
A struggle too deep for mortal thought to sound, Слишком глубокую, чтобы смертною мыслью измерить,
Its question to this Nature's rigid bounds Борьбу, что пробует жесткие границы этой Природы,
When the soul fronts nude of garbs the infinite, Когда душа встречает лишенную одежд бесконечность,
Its too vast theme of a lonely mortal will В этой борьбы слишком обширную тему одинокой смертной воли,
Pacing the silence of eternity. Шагающей в молчании вечности.
As a star, uncompanioned, moves in heaven Как звезда, что без спутников движется в небе,
Unastonished by the immensities of Space, Не удивленная необъятностью Космоса,
Travelling infinity by its own light, Путешествующая в бесконечности своим собственным светом,
The great are strongest when they stand alone. Великие сильнее всего, когда они стоят одиноко.
A God-given might of being is their force, Богом данная мощь существа есть их сила,
A ray from self's solitude of light the guide; Луч из света одиночества их самости - их проводник;
The soul that can live alone with itself meets God; Душа, что может жить сама с собой, Бога встречает;
Its lonely universe is their rendezvous. Ее одинокая вселенная - место их рандеву.
A day may come when she must stand unhelped День может настать, когда она должна будет встать без всякой помощи
On a dangerous brink of the world's doom and hers, На опасной грани рока мира и рока ее,
Carrying the world's future on her lonely breast, Неся будущее мира в груди своей одинокой,
Carrying the human hope in a heart left sole Неся человеческую надежду в сердце, что осталось одно,
To conquer or fail on a last desperate verge, Чтобы победить или пасть на отчаянном, последнем краю,
Alone with death and close to extinction's edge. Одна со смертью и близко к угасания грани.
Her single greatness in that last dire scene Ее величие в этой последней сцене ужасной
Must cross alone a perilous bridge in Time Одно опасный мост во Времени должно пересечь
And reach an apex of world-destiny И достичь судьбы мира вершины,
Where all is won or all is lost for man. Где для человека все завоевано или потеряно.
In that tremendous silence lone and lost Затерянная и одинокая в той тишине грозной
Of a deciding hour in the world's fate, Часа для судьбы мира решающего,
In her soul's climbing beyond mortal time В подъеме ее души за пределы смертного времени,
When she stands sole with Death or sole with God Когда она встанет наедине со Смертью или наедине с Богом,
Apart upon a silent desperate brink, Одна на безмолвной, отчаянной грани,
Alone with her self and death and destiny Одна с самою собою, со смертью, с судьбою,
As on some verge between Time and Timelessness Как на некой границе между Временем и Безвременьем,
When being must end or life rebuild its base, Когда бытие должно кончиться, либо жизнь свою перестроить основу,
Alone she must conquer or alone must fall. Она одна должна победить или одна должна пасть.
No human aid can reach her in that hour, Никакая человеческая помощь ее в этот час не достигнет,
No armoured god stand shining at her side. Никакой покрытый бронею бог не стоит, сияя, на ее стороне.
Cry not to heaven, for she alone can save. Не кричи небесам, ибо одна лишь она может спасти.
For this the silent Force came missioned down; Для этого пришла посланная вниз безмолвная Сила;
In her the conscious Will took human shape: В ней сознательная Воля приняла человеческий облик:
She only can save herself and save the world. Лишь сама она может спастись и спасти мир.
O queen, stand back from that stupendous scene, О королева, сойди с этой сцены огромной,
Come not between her and her hour of Fate. Не вставай между ней и ее часом Судьбы.
Her hour must come and none can intervene: Ее час должен прийти, и никто не сможет вмешаться:
Think not to turn her from her heaven-sent task, Не думай ее повернуть от ее задачи, посланной небом,
Strive not to save her from her own high will. Не старайся спасти ее от ее собственной воли высокой.
Thou hast no place in that tremendous strife; Тебе нет места в этой ужасной борьбе;
Thy love and longing are not arbiters there; Твоя любовь и страсть - здесь не судьи,
Leave the world's fate and her to God's sole guard. Оставь ее судьбу и судьбу мира Бога охране одной.
Even if he seems to leave her to her lone strength, Даже если покажется, что он оставил ее на ее одинокую силу,
Even though all falters and falls and sees an end Даже если сквозь все запинки, падения, очевидный конец,
And the heart fails and only are death and night, Разбитое сердце только смерть и ночь видятся,
God-given her strength can battle against doom Ее Богом данная сила может против рока сражаться
Even on a brink where Death alone seems close Даже на грани, где одна Смерть кажется близкой
And no human strength can hinder or can help. И человеческая сила не может помешать или помочь.
Think not to intercede with the hidden Will, Не думай ходатайствовать перед спрятанной Волей,
Intrude not twixt her spirit and its force Между духом ее и силой его не вступай,
But leave her to her mighty self and Fate." Оставь ее ее могучей себе и Судьбе".
He spoke and ceased and left the earthly scene. Он сказал и земную сцену оставил.
Away from the strife and suffering on our globe, Прочь из борьбы и страданий на нашей земле
He turned towards his far-off blissful home. Он повернул к своему далекому, блаженному дому.
A brilliant arrow pointing straight to heaven, Блестящее, стреле подобное, прямо в небеса указующей,
The luminous body of the ethereal seer Эфирного провидца светлое тело
Assailed the purple glory of the noon Атаковало славу полдня пурпурную
And disappeared like a receding star И исчезло, как звезда уходящая,
Vanishing into the light of the Unseen. Тающая в свете Незримого.
But still a cry was heard in the infinite, Но был еще слышен крик в бесконечности,
And still to the listening soul on mortal earth И внимавшей душе на смертной земле
A high and far imperishable voice Высокий и далекий несмолкающий голос
Chanted the anthem of eternal love. Пел гимн вечной любви.
End of Canto Two Конец песни второй
End of Book Six Конец книги шестой
Book Seven КНИГА СЕДЬМАЯ
THE BOOK OF YOGA Книга Йоги
Canto I Песнь первая
THE JOY OF UNION; THE ORDEAL OF THE Радость объединения; суровое испытание
FOREKNOWLEDGE OF DEATH AND THE HEART'S GRIEF знанием грядущей Смерти, горем сердца и болью
Fate followed her foreseen immutable road. Судьба следовала своей предсказанной, непреложной дорогой.
Man's hopes and longings build the journeying wheels Надежды человека и страсти образуют путешествующие колеса,
That bear the body of his destiny Что его судьбы несут тело
And lead his blind will towards an unknown goal. И ведут его слепую волю к неведомой цели.
His fate within him shapes his acts and rules; Внутри него судьба формирует его поступки и правила;
Its face and form already are born in him, Ее лицо и ее форма в нем уже рождены,
Its parentage is in his secret soul: Ее источник в душе его тайной скрывается;
Here Matter seems to mould the body's life Здесь кажется, что Материя формирует жизнь тела
And the soul follows where its nature drives. И душа следует туда, куда ее природа ведет.
Nature and Fate compel his free-will's choice. Природа и Судьба определяют выбор его свободы воли.
But greater spirits this balance can reverse Но более великий дух может этот баланс изменить
And make the soul the artist of its fate. И душу творцом судьбы своей сделать.
This is the mystic truth our ignorance hides: Такова есть правда мистическая, нашим неведением спрятанная:
Doom is a passage for our inborn force, Рок - это для нашей врожденной силы канал,
Our ordeal is the hidden spirit's choice, Наше суровое испытание - это выбор скрытого духа,
Ananke is our being's own decree. Ананке15 - декрет существа нашего собственный.
All was fulfilled the heart of Savitri Все было исполнено, что сердце Савитри,
Flower-sweet and adamant, passionate and calm, Как цветок сладкое, но твердое, страстное, но спокойное,
Had chosen and on her strength's unbending road Избрало, и по непреклонному пути ее силы
Forced to its issue the long cosmic curve. Толкало космический длинный изгиб к его завершению.
Once more she sat behind loud hastening hooves; И снова она сидела позади громких, спешащих копыт;
A speed of armoured squadrons and a voice Скорость эскадронов в доспехах и голос
Far-heard of chariots bore her from her home. Далеко слышимых колесниц от дома ее уносил.
A couchant earth wakened in its dumb muse Простирающаяся земля, проснувшаяся в своем немом размышлении,
Looked up at her from a vast indolence: Глядела из обширной лености вверх на нее:
Hills wallowing in a bright haze, large lands Холмы, развалившиеся в светлом тумане, широкие страны,
That lolled at ease beneath the summer heavens, Что под летним небом в покое раскинулись,
Region on region spacious in the sun, Край за краем просторным под солнцем,
Cities like chrysolites in the wide blaze Города, подобные хризолитам в широком сиянии,
And yellow rivers pacing lion-maned И желтые реки шагающие, львиногривые,
Led to the Shalwa marches' emerald line, Вели к изумрудной линии границ Шалвы,
A happy front to iron vastnesses К счастливому входу в стальные обширности,
And austere peaks and titan solitudes. К титаническому уединению и суровым вершинам.
Once more was near the fair and fated place, Вновь приближалось прекрасное предопределенное место,
The borders gleaming with the groves' delight Край, сверкающий наслаждением рощ,
Where first she met the face of Satyavan Где она повстречала впервые лик Сатьявана
And he saw like one waking into a dream И он говорил, словно тот, кто просыпается в грезах
Some timeless beauty and reality, Некой безвременной красоты и реальности,
The moon-gold sweetness of heaven's earth-born child. Золотолунная сладость земнорожденного ребенка небес.
The past receded and the future neared: Последний спуск - и приблизилось будущее:
Far now behind lay Madra's spacious halls, Далеко позади лежали холмы огромные Мадры,
The white carved pillars, the cool dim alcoves, Белые резные колонны, неясные альковы прохладные,
The tinged mosaic of the crystal floors, Цветная мозаика кристальных полов,
The towered pavilions, the wind-rippled pools Павильоны с башнями, бассейны в ряби от ветра,
And gardens humming with the murmur of bees, Бормотание стражи в жужжании пчел,
Forgotten soon or a pale memory Быстро забытый или бледнеющий в памяти
The fountain's plash in the white stone-bound pool, Плеск фонтана в белокаменной чаше,
The thoughtful noontide's brooding solemn trance, Глубокомысленного полдня торжественный размышляющий транс,
The colonnade's dream grey in the quiet eve, Колоннады деревьев серая греза в вечере тихом,
The slow moonrise gliding in front of Night. Медленный восход месяца, впереди Ночи плывущего.
Left far behind were now the faces known, Оставлены далеко позади были лица знакомые,
The happy silken babble on laughter's lips Счастливый шелковый лепет на устах смеха
And the close-clinging clasp of intimate hands И близко прижимающих, родных рук объятия,
And adoration's light in cherished eyes И свет обожания нежно любящих глаз,
Offered to the one sovereign of their life. Предлагавших одну суверенность их жизни.
Nature's primaeval loneliness was here: Первобытное одиночество Природы здесь было:
Here only was the voice of bird and beast,- Здесь раздавались голоса лишь птиц и зверей, -
The ascetic's exile in the dim-souled huge Ссылка аскета в смутно одушевленной огромности
Inhuman forest far from cheerful sound Безлюдного леса, далеко от веселого звука
Of man's blithe converse and his crowded days. Веселой болтовни человека и его толпящихся дней.
In a broad eve with one red eye of cloud, В просторном вечере с одним красным глазом облака,
Through a narrow opening, a green flowered cleft, Сквозь узкие проход, цветущую зелень расщелины,
Out of the stare of sky and soil they came Из-под пристального взгляда небес и земли они прибыли
Into a mighty home of emerald dusk. В могучий дом изумрудных сумерек.
There onward led by a faint brooding path Там, ведомые вперед еле видной тропою,
Which toiled through the shadow of enormous trunks Что вилась под тенью огромных стволов
And under arches misers of sunshine, И под арками, скупо солнечный свет пропускающими,
They saw low thatched roofs of a hermitage Они увидели низкий кров жилища отшельника,
Huddled beneath a patch of azure hue Скрытого под клочком лазурного цвета
In a sunlit clearing that seemed the outbreak На залитой солнцем поляне, что казалась вспышкой
Of a glad smile in the forest's monstrous heart, Довольной улыбки в чудовищном сердце лесов,
A rude refuge of the thought and will of man Простое убежище человеческой мысли и воли,
Watched by the crowding giants of the wood. Наблюдаемое толпящимися гигантами леса.
Arrived in that rough-hewn homestead they gave, Дойдя до этой грубо срубленной хижины, они отдали
Questioning no more the strangeness of her fate, Не рассуждая больше о странности судьбы своей дочери,
Their pride and loved one to the great blind king, Свою гордость и любовь великому, слепому королю.
A regal pillar of fallen mightiness Царственному столпу могущества павшего,
And the stately care-worn woman once a queen И величественной, измученной заботами женщине, королеве когда-то,
Who now hoped nothing for herself from life, Которая ничего для себя не желала от жизни,
But all things only hoped for her one child, А все свои надежды связывала со своим ребенком единственным,
Calling on that single head from partial Fate Призывая на его голову у пристрастной Судьбы
All joy of earth, all heaven's beatitude. Все счастье небес, всю радость земли.
Adoring wisdom and beauty like a young god's, Обожая мудрость и красоту, как у юного бога,
She saw him loved by heaven as by herself, Она видела его небом любимым, как ею.
She rejoiced in his brightness and believed in his fate Она радовалась его яркости и в его судьбу верила,
And knew not of the evil drawing near. И не знала о зле, подползающем ближе.
Lingering some days upon the forest verge Задержавшись несколько дней на краю леса,
Like men who lengthen out departure's pain, Как люди, что оттягивают расставания боль,
Unwilling to separate sorrowful clinging hands, Не желая разделить цепляющиеся печальные руки,
Unwilling to see for the last time a face, Не желая видеть до последней минуты лик,
Heavy with the sorrow of a coming day Отягощенный скорбью грядущего дня,
And wondering at the carelessness of Fate И удивляясь беззаботности Рока,
Who breaks with idle hands her supreme works, Что свои высшие труды праздными руками ломает,
They parted from her with pain-fraught burdened hearts С сердцами, полными боли и тяжести, они с нею расстались,
As forced by inescapable fate we part Как принуждаемые неотвратимой судьбой мы расстаемся
From one whom we shall never see again; С тем, кого больше никогда не увидим;
Driven by the singularity of her fate, Ведомые особенностью ее судьбы,
Helpless against the choice of Savitri's heart Бессильные против выбора сердца Савитри,
They left her to her rapture and her doom Они оставили ее ее восторгу и року
In the tremendous forest's savage charge. На первобытное попечение огромного леса.
All put behind her that was once her life, Позади все осталось, что было ее жизнью когда-то,
All welcomed that henceforth was his and hers, Все приветствовала, что отныне стало его и ее,
She abode with Satyavan in the wild woods: Она поселилась в диких лесах с Сатьяваном:
Priceless she deemed her joy so close to death; Бесценной она свою радость считала, столь близкую к смерти;
Apart with love she lived for love alone. Наедине с любовью жила одной любви ради.
As if self-poised above the march of days, Словно самоуравновешенный над маршем дней
Her immobile spirit watched the haste of Time, Ее неподвижный дух наблюдал спешку Времени,
A statue of passion and invincible force, Статуя непобедимой силы и страсти,
An absolutism of sweet imperious will, Абсолютизм сладкой, повелевающей воли,
A tranquillity and a violence of the gods Спокойствие богов и неистовство,
Indomitable and immutable. Неукротимых и неизменных.
At first to her beneath the sapphire heavens Сперва ей под небесами сапфирными
The sylvan solitude was a gorgeous dream, Лесное одиночество казалось великолепною грезой,
An altar of the summer's splendour and fire, Алтарем огня и пышности лета,
A sky-topped flower-hung palace of the gods Дворцом богов, цветами увешанным, с куполом-небом,
And all its scenes a smile on rapture's lips Все его сцены - улыбкой на восторга устах
And all its voices bards of happiness. И все его голоса - бардами счастья.
There was a chanting in the casual wind, Песнопение было в налетающем ветре,
There was a glory in the least sunbeam; Слава - в мельчайшем лучике солнца;
Night was a chrysoprase on velvet cloth, Ночь была хризопразом на бархатной ткани,
A nestling darkness or a moonlit deep; Удобно свернувшейся тьмой или глубиной лунного света;
Day was a purple pageant and a hymn, День был карнавалом пурпурным и гимном,
A wave of the laughter of light from morn to eve. Волной смеха света с утра и до вечера.
His absence was a dream of memory, Сатьявана отсутствие было грезами памяти,
His presence was the empire of a god. Его присутствие было империей бога.
A fusing of the joys of earth and heaven, Сплав радостей земли и небес,
A tremulous blaze of nuptial rapture passed, Трепетный огонь брачного восторга сиял,
A rushing of two spirits to be one, Стремление двух душ быть едиными,
A burning of two bodies in one flame. Горение двух тел в одном пламени.
Opened were gates of unforgettable bliss: Ворота незабываемого блаженства были открыты:
Two lives were locked within an earthly heaven Две жизни заперты внутри неба земного,
And fate and grief fled from that fiery hour. И судьба, и горе от этого феерического часа бежали.
But soon now failed the summer's ardent breath Но вскоре ослабло горячее дыхание лета
And throngs of blue-black clouds crept through the sky И толпы черно-синих туч поползли через небо,
And rain fled sobbing over the dripping leaves И дождь бежал всхлипывая, барабаня по листьям,
And storm became the forest's titan voice. И шторм пришел титаническим голосом леса.
Then listening to the thunder's fatal crash Затем, прислушиваясь в разрывы фатальные грома
And the fugitive pattering footsteps of the showers И в беглые, стучащие шаги ливней,
And the long unsatisfied panting of the wind И в долгую, неудовлетворенную тоску ветра,
And sorrow muttering in the sound-vexed night, И в печаль, в звуках рассерженной ночи бормочущую,
The grief of all the world came near to her. Горе всего мира подошло близко к ней.
Night's darkness seemed her future's ominous face. Ночная мгла казалась зловещим лицом ее будущего.
The shadow of her lover's doom arose Тень рока ее возлюбленного встала,
And fear laid hands upon her mortal heart. И страх положил руки на ее смертное сердце.
The moments swift and ruthless raced; alarmed Мгновения быстры и безжалостно мчались; встревожены
Her thoughts, her mind remembered Narad's date. Ее мысли, ее ум помнил дату Нарады.
A trembling moved accountant of her riches, Трясущийся двигался ее богатств счетовод,
She reckoned the insufficient days between: Она подсчитывала недостаточные дни между датами:
A dire expectancy knocked at her breast; Ужасное ожидание стучало ей в грудь;
Dreadful to her were the footsteps of the hours: Шаги часов для нее были ужасны:
Grief came, a passionate stranger to her gate: Горе пришло, страстный чужестранец, к воротам ее:
Banished when in his arms, out of her sleep Отгоняемое лишь в его объятиях, из ее снов
It rose at morn to look into her face. Оно поднималось утром, чтобы взглянуть ей в лицо.
Vainly she fled into abysms of bliss Тщетно она бежала в пучины блаженства
From her pursuing foresight of the end. От преследующего предвидения конца.
The more she plunged into love that anguish grew; Утром она ныряла в любовь, что муку взращивала;
Her deepest grief from sweetest gulfs arose. Ее глубочайшее горе из сладчайших бездн поднималось.
Remembrance was a poignant pang, she felt Память была мучительной болью, она ощущала,
Each day a golden leaf torn cruelly out Как каждый день безжалостно лист золотой отрывает
From her too slender book of love and joy. От ее слишком тонкой книги любви и радости.
Thus swaying in strong gusts of happiness Так, в мощных порывах счастья раскачиваясь
And swimming in foreboding's sombre waves И в предчувствия волнах темных плывя,
And feeding sorrow and terror with her heart,- И своим сердцем вскармливая горе и ужас,-
For now they sat among her bosom's guests Ибо ныне они сидели среди гостей ее сердца
Or in her inner chamber paced apart,- Или шагали порознь в ее внутренних комнатах,-
Her eyes stared blind into the future's night. Ее глаза всматривались в ночь грядущего слепо.
Out of her separate self she looked and saw, Из ее обособленной самости она смотрела и видела,
Moving amid the unconscious faces loved, Двигаясь среди любимых незнающих лиц,
In mind a stranger though in heart so near, Как чужой разуму, хотя столь близкий сердцу,
The ignorant smiling world go happily by Неведавший, улыбавшийся мир шел счастливо мимо
Upon its way towards an unknown doom Своею дорогою к неизвестному року,
And wondered at the careless lives of men. И удивлялась беззаботной жизни людей.
As if in different worlds they walked, though close, Словно гуляли они в разных, хотя и близких мирах,
They confident of the returning sun, Они были уверены в возвращении солнца,
They wrapped in little hourly hopes and tasks,- Они кутались в ежечасные маленькие надежды и задачи,-
She in her dreadful knowledge was alone. Она в своем страшном знании была одинока.
The rich and happy secrecy that once Богатая и счастливая тайна, что когда-то
Enshrined her as if in a silver bower Хранила ее словно в жилище серебряном
Apart in a bright nest of thoughts and dreams Уединенно в светлом гнезде мыслей и грез,
Made room for tragic hours of solitude Создала комнату для трагических часов одиночества
And lonely grief that none could share or know, И для одинокого горя, которое никто не мог разделить или знать,
A body seeing the end too soon of joy Тело, слишком скорый конец радости видящее
And the fragile happiness of its mortal love. И хрупкое счастье его смертной любви.
Her quiet visage still and sweet and calm, Ее уравновешенный облик, тишина, сладость, спокойствие
Her graceful daily acts were now a mask; Ее грациозные повседневные действия сейчас были маской;
In vain she looked upon her depths to find Тщетно она вглядывалась в свои глубины, чтобы найти
A ground of stillne...
Продолжение на следующей странцие...
