ество не скреплено разумом, не оживлено чувством, когда
в нем нет неподдельной благожелательности и обмена достойными мыс-
лями, что видит в нем большинство его сочленов? То ярмарку, то игор-
ный притон, то постоялый двор, то лес, то разбойничий-вертеп, то пуб-
личный дом.
* * *
Мы можем представить себе светское общество в виде здания, состоя-
щего из ниш и каморок б6льших или меньших размеров. Эти ниши и
каморки соответствуют разным местам в обществе с их прерогативами,
правами и т. д. Места постоянны, а люди, занимающие их, приходят и
уходят. Люди то велики ростом, то малы, но никогда или почти никогда
не соответствуют своему месту. Вот скорчившийся исполин, сидящий
в клетушке на корточках, а вон карлик, затерянный под аркадой; словом,
ниши и статуи редко подходят друг к другу. Вокруг здания теснится
толпа. Это все люди разного роста, и каждый из них ждет, когда же для
него освободится хоть какая-нибудь каморка. В надежде получить ее
они наперебой выхваляют свое происхождение и связи: кто попытался бы
объяснить свои притязания тем, что место должно соответствовать чело-
веку, как футляр инструменту, того немедленно освистали бы. Даже со-
перники не решаются попрекнуть друг друга подобным несоответствием.
* * *
Избыв свои страсти, люди уже не в силах жить в обществе: с ним
можно мириться лишь в том возрасте, когда источником наслаждения
для нас служит желудок, а средством убить время-собственная персона.
Чиновники и судейские знают двор и то, чем он живет в данную
минуту, примерно так же, как знает свет школьник, который получил
отпускной билет и разок пообедал вне стен коллежа.
* * *
Все, что говорится в гостиных, в салонах, на званых ужинах, в собра-
ниях и в книгах, даже в тех, цель которых-рассказать нам об обще-
ствен-все это ложь или, в лучшем случае, полуправда. Про такие раз-
говоры уместно сказать по-итальянски оper lа predicaп или по-латыни
'Для красного словцап (итал.) оad populum pllalerasп.(4) оКраснобайство
для публикип (лат.). По-настоящему же правдиво только то, что, не
лукавя, говорит у камелька другу порядочный человек, многое повидав-
ший и многое уразумевший. Такие беседы порою давали мне больше,
чем книги и обычная светская болтовня: они быстрей выводили меня
на верную дорогу и учили глубже мыслить.
* * *
Все мы не раз замечали, как сильно действует на душу несходство
наших представлений о предмете с самим этим предметом; но особенно
наглядно убеждаешься в этом, когда такое несходство обнаруживается
неожиданно и мгновенно. Представьте себе, что вы гуляете вечером по
бульвару и видите прелестный сад, в глубине которого стоит со вкусом
освещенная беседка. Вы замечаете группы хорошеньких женщин, боскеты;
из глубины аллеи к вам доносится смех. Прелестницы так стройны, что
вам кажется-это нимфы, и т. д. Вы осведомляетесь, кто вон та дама; вам
отвечают: оГоспожа де Б* хозяйка дома. . .п. К несчастью, вы с ней зна-
комы. Чары рассеялись.
Вы встречаете барона де Бретейля. Он принимается рассказывать
о своих любовных похождениях, невзыскательных интрижках и пр., а в за-
ключение показывает вам портрет королевы в оправе, имеющей вид
усыпанной бриллиантами розы.
* * *
Глупец, чванящийся орденской лентой, стоит в моих глазах ниже того
чудака, который, предаваясь утехам, заставлял своих любовниц втыкать
ему в зад павлиньи перья. Второй, по крайней мере, испытывал наслажде-
ние. .Но первый!.. Барон де Бретейль куда ничтожнее Пейсото.
* * *
Пример Бретейля доказывает, что можно таскать в карманах полтора
десятка усыпанных бриллиантами монарших портретов и при этом оста-
ваться дураком.
* * *
Глуп, глуп. . . А не слишком ли вы щедры на это слово? Не слишком ли
строги? В чем, собственно, глупость этого человека? Он действительно
считает свою должность приложением к своей персоне, а вес и влияние
в свете-наградою за свои таланты и добродетели. Но разве остальные
чем-нибудь отличаются от него? Из-за чего же тогда весь шум?
* * *
Даже лишившись должности-будь то портфель министра или место
старшего письмоводителя, глупец сохраняет всю свою спесь и нелепое
чванство.
* * *
Умный человек всегда может привести тысячи примеров глупости и
низкой угодливости, очевидцем которых он был и которые то и дело
повторяются на наших глазах. Эти пороки столь же древни, как мо-
нархия, что убедительно доказывает их неистребимость. Из множества
слышанных мною рассказов я заключаю, что если бы обезьяны, как по-
пугаи, умели говорить, их охотно назначали бы министрами.
* * *
Нет ничего труднее, чем вывести из употребления предвзятое сужде-
ние или общепринятый оборот речи. Людовик XV несколько раз объявлял
частичное банкротство; тем не менее мы продолжаем клясться ословом
дворянинап. Не отучит нас от этой привычки и скандал с г-ном де Ге-
мене.
* * *
Стоит светским людям собраться где-нибудь в толпу, как они уже
мнят, что находятся в обществе.
* * *
Я видел людей, которые поступались совестью, чтобы угодить человеку
в адвокатском мантии или судейской шапочке, Стоит ли после этого воз-
мущаться теми, кто торгует ею ради самой мантии или шапочки? И первые
и вторые одинаково подлы, но первые, сверх того, еще и глупы.
* * *
Люди делятся на две части: у одной, меньшей, есть обед, но нет ап-
петита; у другой, большей,-отличный аппетит, но нет обеда.
* * *
Мы кормим обедами ценою в десять-двадцать луидоров таких людей,
ни одному из которых не дадим даже экю, если бы это понадобилось
ему, чтобы переварить наши роскошные яства.
* * *
Вот превосходное правило, которым следует руководиться в искусстве
насмешки и шутки: осмеивать и вышучивать нужно так, чтобы осмеян-
ный не мог рассердиться; в противном случае считайте, что шутка не
удалась.
* * *
М * сказал как-то, что главная моя беда - неумение примириться с за-
сильем глупцов. Он был прав: я убедился, что, вступая в свет, глупец
с самого начала обладает существенным преимуществом передо мной -
он оказывается там среди себе подобных, совсем как брат Лурди во
дворце Глупости:
И всем он так доволен в зданье том,
Что мнит себя в монастыре родном.
* * *
Когда мы видим, как плутуют маленькие люди и разбойничают санов-
ные особы, нас так и подмывает сравнить общество с лесом, который
кишит грабителями, причем самые опасные из них-это стражники, об-
леченные правом ловить остальных.
* * *
Светские люди и царедворцы определяют стоимость человека или по-
ступка по некоему ценнику условностей, а потом изумляются, что попали
впросак. Они похожи на математиков, которые сначала придали бы пере-
менным величинам задачи произвольные значения, а потом, подставив
на их место значения истинные, удивлялись бы, почему в итоге у них
получается несуразица.
* * *
Порою мне кажется, что те, из кого состоит светское общество, втайне
знают истинную себе цену. Я не раз замечал, что они уважают людей,
которые нисколько с этим обществом не считаются. Нередко, чтобы стя-
жать уважение света, нужно лишь глубоко презирать его, и притом пре-
зирать откровенно, искренне, прямодушно, без притворства и бахвальства.
* * *
Свет настолько достоин презрения, что немногие честные люди, кото-
рых можно в нем встретить, уважают тех, кто его презирает, и уважают
именно за это.
Дружба придворных, прямодушие лисиц, общество волков.
* * *
Я советовал бы всякому, кто добивается милостей от министра, обра-
щаться к нему с видом скорее печальным, чем радостным: люди не любят
тех, кто счастливее их.
* * *
В обществе, особенно в избранном, все искусственно, все рассчитано
и взвешено, даже самые располагающие к себе непритязательность и
простота. Это правда-жестокая, но бесспорная. Я знавал людей, у ко-
торых непринужденный, казалось бы, порыв оказывался на самом деле
лишь ловким ходом, обдуманным, правда, молниеносно, но тем не менее
очень тонко. Встречал я и таких, что соединяли самую трезвую расчетли-
вость с напускным простодушием, легкомыслием и беззаботностью - точь-
в-точь кокетка в неглиже столь искусном, что оно кажется совершенно
безыскусным. Все это досадно, но, как правило, необходимо: горе чело-
веку, обнаружившему свои слабости и пристрастия даже перед самыми
близкими людьми1 Я не раз наблюдал, как, случайно проникнув в нашу
тайну, друзья ранят потом наше самолюбие. Не допускаю даже мысли,
что в нынешнем обществе (я имею в виду общество высшее) хотя бы
один человек решился раскрыть лучшему другу глубины своей души,
свой истинный характер и, в особенности, свои слабости. Повторяю еще
раз: в обществе нужно лгать, и притом настолько тонко, чтобы вас не
заподозрили во лжи и не начали презирать, как дрянного фигляра, зате-
савшегося в труппу отличных актеров.
* * *
Человек, обласканный государем и после этого воспылавший любовью
к нему, напоминает мне ребенка, который, поглядев на величавую процес-
сию, мечтает сделаться священником, а побывав на параде, решает стать
солдатом.
* * *
Фавориты и сановники стремятся подчас окружать себя выдающимися
личностями, но предварительно так унижают их, что отталкивают от себя
всякого, кто не вовсе лишен стыда. Я знавал людей, которые рады
были бы стать угодниками любого министра или фаворита; однако обра-
щение, которому они подвергались, приводило их в такое негодование,
что и человек, наделенный самыми совершенными добродетелями, не
мог бы возмущаться сильнее. Некто говаривал мне: оВельможам хочется,
чтобы мы позволили попирать себя не за благодеяния, а за надежду
на них; они пытаются купить нас не за наличные, а за лотерейный билет.
Я знаю плутов, которых они по видимости не третируют и которым, не-
смотря на это, удалось вытянуть из них не больше, чем честнейшим людям
на светеп.
Какие бы деяния и подвиги ни совершил человек, какие бы подлин-
ные и величайшие услуги он ни оказал стране или даже двору, они
остаются лишь облестящими грехамип, как выражаются богословы, если
этот человек не пользуется благоволением высших кругов.
* * *
Мы и не представляем себе, сколько нужно ума, чтобы не казаться
смешным !
* * *
Люди, проводящие много времени в свете, на мой взгляд, неспособны
глубоко чувствовать: я не вижу там почти ничего, что могло бы трогать
душу, если не считать зрелища всеобщего равнодушия, легкомыслия и
тщеславия, которое лишь ожесточает ее.
* * *
Если монарх и забывает о нелепом этикете, то всегда ради потаскушки
или шута, а не человека истинно достойного. Если женщина и обнаружи-
вает свое чувство, то всегда ради какого-нибудь ничтожества, а не чело-
века порядочного. Если уж мы сбрасываем с себя оковы общественного
мнения, то чаще всего не затем, чтобы подняться над ним, а затем,
чтобы себя уронить.
* * *
В наши дни люди уже не совершают иных промахов или совершают
их гораздо реже. Мы стали настолько утонченны, что даже подлец-
если он следует рассудку, а не зову своей натуры и дает себе труд хоть
немного поразмыслить-воздерживается от известных низостей, которые
в старину могли бы оказаться отнюдь не бесполезны. Я наблюдал, как
независимо, пристойно, без всякого раболепства и т. д. держатся подчас
при государе или министре весьма бесчестные люди. Этим они вводят
в заблуждение юношей и новичков, то ли не знающих, то ли забывающих
о том, что человека следует судить по всей совокупности его правил и
поступков.
* * *
Когда видишь, как настойчиво ревнители существующего порядка из-
гоняют достойных людей с любой должности, на которой те могли бы
принести пользу обществу, когда присматриваешься к союзу, заключен-
ному глупцами против всех, кто умен, поневоле начинает казаться, что
это лакеи вступили в сговор с целью устранить господ.
* * *
Кого встречает молодой человек, вступая в свет? Людей, которые
уверяют, что жаждут взять его под свое покровительство, почтить своим
вниманием, руководить им, стать его советчиками. (О тех, кто стремится
повредить ему, обмануть его. устрмить. погубить, я просто умалчиваю).
Если душа у него возвышенная и он ищет покровительства лишь у своей
добродетели, не нуждается ни в почестях, ни в чьем бы то ни было вни-
мании, руководится собственными правилами, а советов просит только
у своего разума, сообразуясь при этом со своей натурой и положением,
ибо знает себя лучше, чем его знают другие, свет объявляет его чудаком,
оригиналом, дикарем. Если же это человек недалекого ума, заурядного
характера, нетвердых правил, если он не замечает, что им руководят и
ему покровительствуют, если он орудие в руках тех, кто им вертит,
свет находит его очаровательным и, как говорится, добрым малым.
* * *
Общество, вернее, так называемый свет,-это не что иное, как арена
борьбы множества мелких и противоречивых интересов, вечной схватки
тщеславных притязаний, которые сталкиваются, вступают в бой, ранят и
унижают друг друга, расплачиваясь за вчерашнюю победу горечью се-
годняшнего поражения. Про того же, кто предпочитает жить уединенно и
держаться подальше от этой омерзительной свалки, где человека, только
что приковавшего к себе все взоры, через секунду уже топчут ногами, -
про того говорят, что он ничтожество, что он не живет, а прозябает.
Бедное человечество!
* * *
Глубокое равнодушие, с которым люди относятся к добродетели, ка-
жется мне гораздо более странным и возмутительным, чем порок. Чаще
всего таким гнусным равнодушием грешат те, кого людская низость угод-
ливо именует высокими особами,-вельможи, сановники. Не объясняется ли
оно у них смутным, утаенным от самих себя сознанием того, что человека
добродетельного нельзя превратить в орудие интриги? Вот они и пре-
небрегают им, считая, что в стране, где без интриг, фальши и хитрости
ничего не добьешься, от него нет пользы ни им, ни кому бы то ни было.
* * *
Что повсеместно видим мы в свете? Искреннее и ребячливое прекло-
нение перед нелепыми условностями, перед глупостью (глупцы привет-
ствуют свою царицу1) или вынужденную мягкость по отношению к ней
(умные люди боятся своего тирана!).
* * *
Нелепое тщеславие побуждает буржуа делать из своих дочерей навоз
для земель знати.
* * *
Предположим, что десятка два людей, притом даже порядочных, знают
и уважают человека признанного таланта, например Дориласа. Допустим,
они собрались вместе и принялись восхвалять его дарования и добро-
детели, которых никто из них не ставит под сомнение.
- Жаль только, - добавляет один из собеседников, - что ему так не-
сладко живется.
- Да что вы!-возражает ему другой.-Просто он скромен и чу-
ждается роскоши. Разве вам не известно, что у него двадцать пять тысяч
ренты?
- Неужто?
- Уверяю вас - да. У меня есть тому доказательства.
Вот сейчас этому талантливому человеку самое время появиться и
сравнить прием, который окажут ему в подобном обществе теперь, с той
большей или меньшей холодностью-вполне учтивой, конечно, - с какой
его встречали там раньше. Он так и делает; сравнение исторгает у него
горестный стон. Однако среди присутствующих нашелся все же человек,
который держится с ним по-прежнему. оОдин на двадцать?-восклицает
наш философ. - Ну, что же, я вполне доволен!п.
* * *
Что за жизнь у большинства придворных! Они досадуют, из себя
выходят, мучатся, раболепствуют - и все ради самых ничтожных целей.
Они вечно жаждут смерти своих врагов, соперников, даже тех* кого зовут
друзьями. Вот уж тогда они заживут, вот тогда им, наконец, улыбнется
счастье! А пока что они сами сохнут, чахнут и умирают, но до последнего
своего часа не забывают справиться о здоровье г-на такого-то или г-жи
такой-то, которые так еще и не удосужились отправиться на тот свет.
* * *
Современные физиономисты понаписали немало глупостей; однако не
подлежит сомнению, что то, о чем постоянно думает человек, наклады-
васт известный отпечаток на его лицо. У многих придворных лживые
глаза, и это так же естественно, как кривые ноги у большинства портных.
* * *
От многих, в том числе от людей очень неглупых, я слышал, что боль-
шая карьера непременно требует ума. Такое утверждение, на мой взгляд,
не совсем верно. Правильнее было бы сказать иначе: бывают ум и сметли-
вость такого рода, что обладатели этих свойств просто не могут не сделать
карьеры, даже если наделены добродетелью, которая, как известно, пред-
ставляет собою наиопаснейшее препятствие на пути к житейскому успеху.
* * *
Говоря о высоком положении в обществе, Монтень замечает: оРаз уж
нам его не добиться, вознаградим себя тем, что посмеемся над нимп.
Эти слова остроумны, во многом верны, но циничны и, сверх того, могут
стать оружием для глупцов, взысканных милостями фортуны. Действи-
тельно, наша ненависть к неравенству часто объясняется лишь тем, что
мы сами ничтожны. Однако человеку подлинно мудрому н порядочному
оно ненавистно главным образом, потому, что, как стена, разделяет род-
ственные души. Трудно найти людей благородного характера, которым ни
разу не пришлось бы подавлять в себе симпатию к лицу, стоявшему выше
их на общественной лестнице, и, к прискорбию своему, отвергать его
дружбу, хотя эта дружба обещала стать для них источником радостей
и утешения. Такой человек не станет вторить Монтеню, а скажет: оЯ не-
навижу неравенство: из-за него мне пришлось избегать тех, кого я любил
или мог полюбитьп.
* * *
Есть ли на свете человек, который имел бы дело только с людьми
действительно достойными? У кого из нас нет таких знакомств, за кото-
рые мы краснеем перед друзьями? Кто видел женщину, которой ни разу
не приходилось объяснять гостям, почему они неожиданно застали у нее
г-жу такую-то?
* * *
Вы - друг придворного, человека, как говорится, благородного, не
так ли, и вы хотите, чтобы он отнесся к вам с самой горячей симпатией,
на какую только способно человеческое сердце. Вы окружаете его нежней-
шей дружеской заботой, поддерживаете в несчастьях, утешаете в горе-
стях; вы посвящаете ему каждую свободную минуту, при случае даже
спасаете его от смерти или бесчестья. Но это пустяки, этого мало. Не
тратьте же зря время и сделайте для него кое-что посерьезнее и по-
важнее: составьте его родословную.
* * *
Министр или сановник заявляет, что он держится такого-то взгляда;
вы слышите его слова, принимаете их на веру и остерегаетесь обращаться
к нему с просьбами, которые противоречили бы его излюбленному пра-
вилу. Однако вскоре вы узнаете, что введены в заблуждение: его по-
ступки доказывают вам, что у министров нет правил, а есть только при-
вычка, вернее, страсть, разглагольствовать о них.
* * *
Мы зря ненавидим иных царедворцев: они раболепствуют без всякой
для себя выгоды, а просто так, ради удовольствия. Это ящерицы, которые,
пресмыкаясь, ничего не выигрывают, зато частенько теряют хвост.
* * *
Вот человек, неспособный снискать уважение к себе. Значит, ему
остается одно: сначала сделать карьеру, потом окружить себя всякой сво-
лочью.
* * *
Как бы ни опорочила себя корпорация (парламент, академия, собра-
ние), вступать с ней в борьбу бесполезно: она устоит благодаря своей
многочисленности. Позор и насмешки лишь скользят по ней, как пули по
кабану или крокодилу.
* * *
Глядя на то, что творится в свете, развеселится даже самый мрачный
мизантроп, Гераклит - и тот лопнет со смеху.
* * *
Даже при равном уме и образованности бедняк, на мой взгляд, знает
природу, человеческое сердце и общество лучше, нежели человек, богатый
от рождения: в те минуты, когда второй наслаждался жизнью, первый
заходил утешение в том, что размышлял о ней.
* * *
Когда видишь, что коронованная особа по собственному почину со-
вершает похвальный поступок, невольно хочется объяснить большинство
ее ошибок и слабостей влиянием тех, кто окружает трон, и мы воскли-
цаем: оКак жаль, что этот государь избрал друзьями Дамиса и Ара-
мона!п. При этом мы забываем, что, если бы Дамис и Арамон отличались
благородным и сильным характером, они не были бы друзьями монарха.
* * *
Чем больше успехов делает философия, тем ревностней силится глу-
пость установить всевластие предрассудков. Посмотрите, например, как
поощряет правительство всяческие дворянские привилегии. Дело дошло
до того, что женщинами у нас считают только знатных дам или девок,
другие' в счет не идут. Никакие добродетели не могут возвысить женщину
над ее положением в обществе; это в силах сделать лишь порок. -
Выдвинуться и снискать уважение к себе, если у вас нет знатных
предков и дорогу вам преграждает толпа людей, которые с колыбели об-
ладают всеми благами жизни,-это все равно что выиграть или по край-
ней мере свести вничью шахматную партию, дав партнеру ладью вперед.
Когда же - что случается довольно часто-светские условности даруют
вашим соперникам слишком большие преимущества, вам приходится и
вовсе прекращать игру: фора ладьи-это еще куда ни шло, фора ферзя-
это уж слишком.
* * *
Наставники юного принца, которые надеются дать ему хорошее воспи-
тание, а сами примиряются с унизительным придворным этикетом и це-
ремониями, похожи на учителя арифметики, который, вознамерившись
сделать из своих питомцев отменных математиков, для начала согла-
сился бы с ними в том, что дважды три-восемь.
* * *
Кто более чужд своему окружению-француз в Пекине или Макао,
лапландец в Сенегале или, может быть, все-таки одаренный человек без
денег и дворянских грамот, попавший в среду людей, которые обладают
одним из этих преимуществ или обоими сразу? Общество как бы молча-
ливо условилось лишить всяких прав девятнадцать двадцатых своих со-
членов. И такое общество тем не менее продолжает существовать. Чудеса,
да и только!
* * *
Свет и общество в целом кажутся мне книжной полкой, где на первый
взгляд все в образцовом порядке, поскольку книги расставлены на ней по
формату и толщине, а на самом деле царит полная неразбериха, потому
что при расстановке их не посчитались ни с областью знания, ни с пред-
метом изложения, ни с именем автора.
Дружба с человеком значительным и даже прославленным давно уже
не почитается достоинством в стране, где людей нередко ценят за их по-
роки, а знакомства/с ними ищут потому, что они смешны.
* * *
Бывают люди неприятные в обхождении, но не вынуждающие ближних
вести себя так же, как они; поэтому мы подчас легко переносим их
общество. Бывают и другие, не только нелюбезные сами по себе, но
одним своим присутствием уже мешающие проявлять любезность всем
остальным; такие люди совершенно невыносимы. Вот почему мы тak избе-
гаем педантов.
* * *
Опыт наставляет частного человека, но, развращает государей и са-
новников.
* * *
Наша публика похожа на нынешнюю трагедию: она глупа, жестока и
лишена вкуса.
* * *
Царедворство-это ремесло, которое пытаются возвести в ранг науки:
всякому хочется занять место повыше.
* * *
Светские знакомства, приятельские отношения и т. д.-все это в боль-
шинстве случаев имеет такое же касательство к дружбе, как волокитство
к любви.
* * *
Умение вскользь обронить фразу-один из важнейших секретов свет-
ского красноречия.
При дворе всяк придворный: и принц крови, и дежурный капеллана
и очередной врач, и аптекарь.
* * *
Судьи по уголовным и гражданским делам, начальник полиции и
многие другие должностные лица, чья обязанность-блюсти установлен-
ный порядок, почти всегда видят людей в самом мрачном свете. Они.
полагают, что изучили общество, хотя знают только его подонки. Но разве
можно судить о городе по сточным канавам, о доме - по нужнику? Такие
чиновники обычно приводят мне на ум сторожей при коллеже, которым
отводят жилье вблизи отхожих мест и о которых вспоминают, лишь когда
надо кого-нибудь высечь.
* * *
Шутка призвана карать любые пороки человека и общества; она обе-
регает нас от постыдных поступков, помогает нам ставить каждого на
его место и не поступаться собственным, утверждает наше превосходство
над людьми, чье поведение мы осмеиваем, не давая при этом им повода
сердиться на нас, если только они не совсем уж чужды юмора и учти-
вости. Люди, пусть даже незнатные, но ловко владеющие этим оружием,
всегда стяжают себе в свете, в хорошем обществе такое же уважение.
какое военные питают к искусным фехтовальщикам. Один неглупый чело-
век - я сам это слышал-говаривал: оЗапретите шутку, и я завтра же
перестану бывать в светеп. Обмен шутками-это поединок, правда
бескровный; однако, подобно настоящей дуэли, он вынуждает нас быть
сдержанней и учтивей.
* * *
Трудно даже представить себе, сколько вреда может принести стрем-
ление заслужить столь банальную похвалу, как: оГосподин такой-то -
очень приятный человекп. Не знаю уж почему, но получается так, что
покладистость, беззаботность, слабодушие и ветреность, сдобренные
известной долей остроумия, всегда по сердцу людям; что человек бесха-
рактерный и живущий сегодняшним днем кажется им привлекательнее,
чем тот, кто последователен, тверд, верен своим правилам, кто не забы-
вает отсутствующего или больного друга, готов покинуть веселую компа-
нию, чтобы оказать ему услугу, и т. д. Но не стоит перечислять недо-
статки, пороки и дурные черты, на которые мы взираем с одобрением, -
это слишком долго и скучно. Скажу только, что именно поэтому светские
люди, размышляющие об искусстве нравиться, куда чаще, чем то предпо-
лагают другие да и они сами, так подвержены названным выше слабо-
стям-они жаждут, чтобы о них отозвались: оГосподин такой-то-очень
приятный человекп.
* * *
Есть вещи, о которых юноша из знатной семьи даже не догадывается.
Как, например, в двадцать лет заподозрить, что человек с красной лен-
той тоже может быть полицейским шпионом?
И во Франции, и в других странах самые нелепые обычаи, самые
смешные условности пребывают под защитой двух слов: оТак принятоп.
Именно этими словами отвечает готтентот на вопрос европейцев, зачем
он ест саранчу и пожирает кишащих на нем паразитов. Он тоже говорит:
оТак принятоп.
Глупейшее и несправедливейшее имущественное притязание, -которое
наверняка было бы осмеяно в собрании порядочных людей, может стать
поводом для судебного иска и, следовательно, сделаться законным-ведь
любую тяжбу можно и проиграть, и выиграть. Точно так же самое неле-
пое и смехотворное мнение торжествует в обществе или корпорации над
мнением куда более разумным. Добиться этого нетрудно: стоит только
представить это последнее как точку зрения противной партии - а почти
всякая корпорация расколота на два враждебных лагеря, - и оно тотчас
будет освистано и отвергнуто.
Что останется от фата, если отнять у него самомнение? Оборвите ба-
бочке крылья-получите безобразную гусеницу.
Придворные-это нищие, которые сколотили состояние, выпрашивая
милостыню.
Чего стоит слава-определить нетрудно: для этого достаточно самых
простых понятий. Тот, кто стяжал себе ее с помощью таланта или добро-
детели, становится предметом равнодушного доброжелательства со стороны
немногих порядочных людей и страстного недоброжелательства со сто-
роны людей бесчестных. Подсчитайте, сколько на свете тех и других,
и сравните их силы.
Философ мало в ком вызывает любовь. Ведь он, живя среди людей
и видя лживость их поступков, их непомерные притязания, говорит каж-
дому: оЯ считаю тебя лишь тем, что ты есть на самом деле, и поступки
твои оцениваю так, как они того заслуживаютп. Человек, столь решитель-
ный в суждениях, почти всегда всем враг, .и для него стяжать любовь
о уважение к себе - дело очень нелегкое.
Когда душа ваша глубоко удручена бедствиями и ужасами, которые
творятся в столице и прочих больших городах, скажите себе: оА ведь
стечение обстоятельств, в силу которого двадцать пять миллионов чело-
век оказались подвластны одному единственному и семьсот тысяч душ
скучились на пространстве в два квадратных лье, могло привести к по-
следствиям куда более страшным!п.
Слишком большие достоинства подчас делают человека непригодным
для общества: на рынок не ходят с золотыми слитками-там нужна раз-
менная монета, в особенности мелочь.
Кружки, гостиные, салоны -- словом, все то, что именуют светом, -
это дрянная пьеса, скверная и скучная опера, которая держится лишь бла-
годаря машинам и декорациям.
Если вы хотите составить себе верное представление обо всем, что
творится в свете, вам надлежит употреблять слова в значении, прямо про-
тивоположном тому, какое им придается там. Например, очеловеконена-
вистникп на самом деле значит одруг человечествап, одурной французп -
это очестный гражданин, который обличает безобразные злоупотребле-
нияп, офилософп - оздравый человек, полагающий, что дважды два -
четыреп, и т. д.
В наши дни портрет пишут за семь минут, рисовать обучают за три
дня, английский язык втолковывают за сорок уроков, восемь языков
одновременно преподают с помощью нескольких гравюр, где изображены
различные предметы и названия их на этих восьми языках. Словом,
если бы можно было собрать воедино все наслаждения, чувства и мысли,
на которые пока что уходит целая жизнь, и вместить их в одни сутки,
сделали бы, вероятно, и это. Вам сунули бы в рот пилюлю и объявили:
оГлотайте и проваливайте!п.
Не следует считать Бурра безусловно честным человеком: он ка-
жется честным лишь по контрасту с Нарциссом. Сенека и Бурр-это
порядочные люди того века, который не знал, что такое порядочность.
Кто хочет нравиться в свете, тот должен заранее примириться с тем,
что его станут там учить давно известным ему вещам люди, которые по-
нятия о них не имеют.
С теми, кого мы знаем лишь наполовину, мы все равно как незнакомы;
то, что нам известно на три четверти, вовсе нам неизвестно. Этих двух
положений вполне довольно для того, чтобы по достоинству оценить
почти все светские разговоры.
В стране, где каждый силится чем-то казаться, многие должны счи-
тать и действительно считают, что лучше уж быть банкротом, нежели
ничем.
Страх перед запущенной простудой-такая же золотая жила-для
врача, как страх перед чистилищем - для священника.
Разговор подобен плаванию: вы даже не замечаете, что корабль отча-
лил, и, лишь выйдя в открытое море, убеждаетесь, что покинули сушу.
Один умный человек в присутствии людей, наживших миллионы, стал
доказывать, что счастливым можно быть и при ренте в две тысячи экю.
Собеседники резко и даже запальчиво утверждали противное. Расстав-
шись с ними, он стал думать о причине такой резкости со стороны людей,
обычно расположенных к нему, и наконец догадался: своим утверждением
он дал им понять, что не зависит от них. Каждый, чьи потребности
скромны, представляет собой как бы угрозу для богачей - он может
ускользнуть от них, и тираны потеряют раба. Это наблюдение нетрудно
применить к любой из страстей. Например, человек, подавивший в себе
вожделение, проявляет к женщинам равнодушие, всегда им ненавистное,
и они немедленно утрачивают всякий интерес к нему. Вероятно, по той же
причине никто не станет помогать философу выдвинуться: он чужд всему,
чем живет общество, и люди, видя, что почти ничем не могут способство-
вать его счастью, оставляют его в покое.
Философу, который дружен с вельможей (если, конечно, в мире най-
дется вельможа, терпящий подле себя философа), опасно выказывать свое
бескорыстие: его тут же поймают на слове. Вынужденный скрывать
истинные свои чувства, он становится, так сказать, лицемером из са-
молюбия.
Глава IV
О ЛЮБВИ К УЕДИНЕНИЮ И ЧУВСТВЕ
СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА
Философ смотрит на положение человека в светском обществе как ко-
чевники-татары на города: для него это тюрьма, тесное пространство, где
мысль сжата, сосредоточена на одном предмете, где душа и разум лишены
широты и способности к развитию. Если человек занимает в свете высо-
кое положение, камера у него попросторнее и побогаче обставлена; если
низкое, у него уже не камера, а карцер. Свободен лишь человек без вся-
кого положения, но и то при условии, что он живет в довольстве или,
на худой конец, не нуждается в себе подобных.
Даже самый скромный человек, если он беден, но не любит, чтобы
с ним обходились свысока, вынужден держать себя в свете с известной
твердостью и самоуверенностью. В этом случае надменность должна стать
щитом скромности.
Слабость характера, отсутствие самобытных мыслей, словом любой
недостаток, который препятствует нам довольствоваться своим собствен-
ным обществом, - вот что спасает многих из нас от мизантропии.
В уединении мы счастливей, чем в обществе. И не потому ли, что
наедине с собой мы думаем о предметах неодушевленных, а -среди людей -
о людях?
Грош цена была бы мыслям человека, пусть даже посредственного,
но разумного и живущего уединенно, если бы они не были значительнее
того, что говорится, и делается в свете.
Кто упрямо не желает изменять разуму, совести или хотя бы щепе-
тильности в угоду нелепым и бесчестным условностям, которые тяготеют
над обществом, кто не сгибается даже там, где согнуться выгодно, тот
в конце концов остается один, без друга и опоры, если не считать некое
бестелесное существо, именуемое добродетелью и отнюдь не препятствую-
щее нам умирать с голоду.
Не следует избегать общения с теми, кто неспособен оценить нас по
достоинству: такое стремление свидетельствовало бы о чрезмерном и бо-
лезненном самолюбии. Однако свою частную жизнь следует проводить
только с теми, кто знает нам истинную цену. Самолюбие такого рода
не осудит даже философ.
О людях, живущих уединенно, порою говорят: оОни не любят об-
ществап. Во многих случаях это все равно, что сказать о ком-нибудь: оОн
н? любит гулятьп - на том лишь основании, что человек не склонен бро-
дить ночью по разбойничьим вертепам.
Не думаю, чтобы у человека безупречно прямодушного и взыскатель-
ного достало сил ужиться с кем бы то ни было. оУжитьсяп, в моем пони-
мании, значит не только общаться с ближним без применения кулаков,
но и обоюдно стремиться к общению, находить в нем удовольствие, лю-
бить друг друга.
Беда тому, кто умен, но не наделен при этом сильным характером.
Если уж вы взяли в руки фонарь Диогена, вам необходима и его клюка.
Больше всего врагов наживает себе в свете человек, который прямоду-
шен, горд, щепетилен и предпочитает принимать всех за то, что они есть,
а не за то, чем они никогда не были.
В большинстве случаев светское общество ожесточает человека; тот же,
кто неспособен ожесточиться, вынужден приучать себя к напускной бес-
чувственности, иначе его непременно будут обманывать и мужчины и
женщины. Даже краткое пребывание в свете оставляет в порядочном чело-
веке горький и печальный осадок; оно хорошо лишь тем, что после него
уединение кажется особенно приятным.
Светская чернь почти всегда мыслит подло и низко. Ей по сердцу
только мерзости и непотребства; поэтому она готова усматривать их в лю-
бом поступке, в любых словах, которые становятся ей известны. Как,
например, толкует она дружбу, пусть даже самого бескорыстного свойства,
между вельможей и талантливым человеком, между сановником и част-
ным лицом? В первом случае-как отношения между патроном и клиен-
том; во втором - как плутовство и соглядатайство. В великодушии, про-
явленном при обстоятельствах самых возвышенных и волнующих, она
чаще всего видит лишь ловкий ход, с помощью которого у простака вы-
манили деньги. Стоит порядочной женщине и достойному любви мужчине
случайно выдать связующее их и подчас глубоко трогательное чувство,
как толпа объявляет любовников развратницей и распутником, и все по-
тому, что суждения ее предвзяты, - она наблюдала слишком много слу-
чаев, где ее презрение и порицание были вполне заслужены. Из этого
рассуждения следует, что честным людям лучше всего держаться по-
дальше от толпы.
Природа не говорит мне: оБудь беденп - и уж подавно: оБудь бо-
гатп, но она взывает: оБудь независим!п.
Философ-это человек, который знает цену каждому; стоит ли удив-
ляться, что его суждения не нравятся никому?
Светский человек, баловень счастья и даже любимец славы - словом.
всякий, кто дружен с фортуной, как бы идет по прямой, ведущей к неиз-
вестному пределу. Философ, дружный лишь с собственной мудростью.
движется по окружности, неизменно возвращающей его к самому себе.
Этот путь-как у Горация: *' оTalus tores atque rotundusп.''
'оКак шар, и круглыи, и гладкийп (лат.). Пер. М. Дмитриева.
Не следует удивляться любви Ж.-Ж. Руссо к уединению: такие на-
туры, подобно орлам, обречены жить одиноко и вдали от себе подоб-
ных; но, как это происходит и с орлами, одиночество придает широту
их взгляду и высоту полету.
Человек бесхарактерный - это не человек, а неодушевленный пред-
мет.
Мы недаром восхищаемся ответом Медеи оЯ!п: '''* кто не в силах ска-
зать то же самое при любой житейской превратности, тот немногого
стоит, вернее, не стоит ничего.
По-настоящему мы знаем лишь тех, кого хорошо изучили; людей же,
достойных изучении, очень мало. Отсюда следует, что человеку подлинно
выдающемуся не стоит, в общем, стремиться к тому, чтобы его узнали.
Он понимает, что опоишь его могут лишь немногие и что у каждого из
этих немногих есть свои пристрастия, самолюбие, расчеты, мешающие им
уделить его дарованиям столько внимания, сколько они заслуживают.
Что же касается избитых и банальных похвал, в которых не отказывают
таланту, когда его, наконец, замечают, то в них он не найдет ничего для
себя лестного.
Когда у человека настолько незаурядный характер, что можно зара-
нее предвидеть, с какой безупречной честностью поведет он себя в любом
деле, от него отшатываются и на него ополчаются не только плуты, но
и люди наполовину честные. Более того, им пренебрегают даже люди
вполне честные: зная, что, верный своим правилам, он в случае необходи-
мости всегда будет на их стороне, они обращают все свое внимание не
на него, а на тех, в ком они сомневаются.
Почти все люди - рабы, и это объясняется той же причиной, какой
спартанцы объясняли приниженность персов: они не в силах произнести
слово онетп. Умение произносить его и умение жить уединенно-вот спо-
собы, какими только и можно отстоять свою независимость и свою лич-
ность.
Когда человек принимает решение вести дружбу лишь с теми людьми.
которые хотят и могут общаться с ним в согласии с требованиями
нравственности, добродетели, разума и правды, а приличия, уловки тще-
славия и этикет рассматривают лишь как условности цивилизованного
общества,-когда, повторяю, человек принимает такое решение (а это
неизбежно, если только он не глуп, не слаб и не подл), он быстро убеж-
дается, что остался почти в полном яднночестве.
Любой человек, способный испытывать возвышенные чувства, вправе
требовать, чтобы его уважали не за положение в обществе, а за характер.
Г л а в а V
РАЗМЫШЛЕНИЯ О НРАВАХ
Философы насчитывают четыре основные добродетели и уж из них
выводят все остальные. Это-справедливость, умеренность, сила харак-
тера и благоразумие. Последнее, думается, заключает в себе две пер-
вых-справедливость и умеренность - и в известной степени заменяет
силу характера, ибо во многих случаях спасти человека, лишенного этой
силы, может только благоразумие.
Моралисты, подобно философам, создавшим физические и метафизиче-
ские системы, позволили себе слишком широкие обобщения, придали слиш-
ком всеобщий смысл максимам, касающимся нравственности. Что остается,
например, от изречения Тацита: оNeque limner, amissa pudicitia, alia
abnueritп,' после того как столько женщин на деле доказали, что один
проступок не мешает им проявить многие добродетели? Я был свидете-
лем того, как г-жа де Л*, чья юность мало отличалась от юности Маней
Леска, в зрелые годы питала чувство, достойное Элоизы. Эти при-
меры таят в себе мораль слишком опасную, чтобы приводить их в кни-
гах, но о них всегда следует помнить, иначе можно попасться на удочку
моралистов-шарлатанов.
В светском обществе распутству придали такое благообразие, что оно
больше не оскорбляет хороший вкус; реформе этой уже лет десять.
" оЖенщина, хоть раз позабывшая о стыдливости, уже ни в чем не откажетп (лат.).
Когда душа больна, она ведет себя совершенно так же, как больное
тело: мечется и не находит себе места, но все же наконец немного успо-
каивается, сосредоточиваясь на чувствах и мыслях, помогающих ее исце-
лению.
Иным людям, как воздух, нужны иллюзии в отношении всего, что им
дорого. Порою, однако, у них бывают такие прозрения, что кажется, они
нот-вот придут к истине, но они тут же спешат удалиться от нее, подобно
детям, которые бегут за ряженым, но пускаются наутек, стоит тому
обернуться.
Чувство, которое человек в большинстве случаев испытывает к своему
благодетелю, похоже на его признательность зубодеру. Он говорит себе,
что ему сделали добро, избавили от страданий, но тут же вспоминает,
как это было больно, и уже не питает к своему спасителю особой неж-
ности.
Подлинно великодушному благотворителю следут помнить, что тот,
кому он хочет помочь, не должен знать о материальной стороне, которая
есть в каждом благодеянии. Пусть мысль о ней, так сказать, утонет, рас-
творится в чувстве, вызванном добрым делом, как мысль о наслаждении
растворяется для любовников в очищающем очаровании любви, которая
эту мысль породила.
Всякое благодеяние, не милое сердцу, отвратительно. Благодеяние -
это или святыня, или мертвый прах. Мысль о нем надо хранить как
драгоценность или навсегда отбросить.
Большинство благотворителей, которые, совершив добрый поступок,
делают потом вид, что хотят остаться в тени, на самом деле убегают от
признательности так же, как убегала вергилиева Галатея: оЕt se cupit
ante videriп.
оНо жаждет, чтоб я ее раньше увиделп (лаг.). Пер. С. Шервинского.
Считается признанным, что люди привязываются к тем, кому они
помогли. Это говорит о доброте природы: способность любить - вот пои-
стине заслуженная награда за благое дело.
Клевета похожа на докучную осу: если у вас нет уверенности, что вы
тут же на месте убьете ее, то и отгонять ее не пытайтесь, не то она вновь
нападет на вас с еще большей яростью.
Новые друзья, которыми мы обзаводимся в зрелом возрасте, пытаясь
заменить ими утраченных, в сравнении со старыми нашими друзьями осе
равно что стеклянные глаза, искусственные зубы и деревянные ноги
п сравнении с настоящими глазами, собственными зубами и ногами из
плоти и крови.
В простодушных рассуждениях ребенка из хорошей семьи заключена
порой презанятная философия.
Людская дружба в большинстве случаев порастает множеством колю-
чих оеслип и оноп и в конце концов переходит в обыкновенные прия-
тельские отношения, которые держатся только благодаря недомолвкам.
Между нравами старинными и нашими такое же сходство, как между
Аристидом, министром финансов у афинян, и аббатом Терре.
Род человеческий, дрянной уже по своей натуре, стал еще хуже под
влиянием цивилизованной жизни. Каждый человек вносит в эту жизнь
недостатки, присущие, во-первых, всем людям, во-вторых, ему самому и,
в-третьих, тому сословию, к которому он принадлежит. С возрастом
недостатки эти возрастают, и чем старше становится человек, чем больше
он уязвлен пороками ближних, чем несчастнее из-за собственных поро-
ков, тем сильнее его презрение к человечеству и обществу, на которые
он и готов обрушить свой гнев.
Со счастьем дело обстоит как с часами: чем проще механизм, тем
реже он портится. Самые неточные - это часы с репетицией, особенно
если у них есть минутная стрелка; ну, а если они еще показывают дни
недели и месяцы года, то поломкам нет конца.
У людей все суетно-радости и печали; но уж лучше пусть мыль-
ный пузырь будет золотистый или лазурный, чем черный или грязни-
серый.
Человек, который именем дружбы прикрывает свое тиранство, по-
кровительство или даже благодеяния, напоминает мне того злодея сця-
щенника, который подносил яд в причастной облатке.
Мало на свете благотворителей, которые не говорили бы, подобно
Сатане: оSi cadens adoraveris meп.
Нищета сбавляет цену преступлению.
Стоики-это своего рода поэты: в учение о нравственности они
вносят поэтический пыл и вдохновение.
Если бы человек неумный мог понять изящество, утонченность, широту
и прочие достоинства чужого ума и умел выказать это понимание, мно-
гие искали бы общества такого человека, даже при том, что сам он неспо-
собен сказать ничего умного. Это относится и к душевным свойствам.
Наблюдая или испытывая страдания, причиняемые глубоким чувст-
вом, например любовью или дружбой, утратой близкого человека или
иными обстоятельствами, невольно начинаешь думать, что беспутство и
* оЕсли, падши, поклонишься мнеп (лаг.).
ветреность не так уж бессмысленны и что светские люди правильно от-
носятся к жизни- другого отношения она н не стоит.
Иная страстная дружба дарит не меньшим счастьем, чем страсть
и вдобавок еще не противоречит разуму.
Пылкую и нежную дружбу можно ранить даже лепестком розы.
Великодушие - это не что иное, как сострадание благородного сердца.
Наслаждайся и дари наслаждение, не причиняя зла ни себе, ни дру-
гим - в этом, на мой взгляд, заключена суть нравственности.
Для истинно порядочных людей, у которых есть какие-то правила. и
заповеди господни кратко изложены в надписи над входом в Телем-
скую обитель: оДелай, что хочешьп.
Воспитание должно опираться на две основы - нравственность и бла-
горазумие: первая поддерживает добродетель, вторая защищает от чу-
жих пороков. Если опорой окажется только нравственность, вы воспи-
таете одних простофиль или мучеников; если только благоразумие
одних расчетливых эгоистов. Главным принципом всякого обществ
должна быть справедливость каждого к каждому, в том числе и к сeбе.
Если ближнего надо возлюбить как самого себя, то, по меньшей мере
столь же справедливо возлюбить себя как других.
Иные люди вполне раскрывают все свойства своего ума и сердца
только в истинной дружбе; в обществе же они могут проявить лишь
качества, которые приятны для светских отношений. Эти люди подобны
деревьям, которые под лучами солнца дают чудесные плоды, а в теп-
лице - несколько красивых, но бесполезных листков.
Когда я был молод и страсти настойчиво влекли меня к мирской суете,
могла в светском обществе и в наслаждениях я искал забвения жестоких
горестей, тогда мне проповедовали любовь к уединенному труду и усып-
ляли скучнейшими тирадами на эту тему. К. сорока годам, когда страсти
угасли и свет мне опротивел,-когда я обнаружил его пустоту и ничтоже-
ство, когда горести мои развеялись и прошла нужда в суетной жизни,
как в прибежище от них, вкус к уединению так развился во мне, что
заглушил все остальное. Я перестал бывать в свете, и вот тогда-то меня
начали донимать уговорами вернуться туда, обвиняя в мизантропии
и т. д. Чем объяснить эту удивительную перемену? Только потребностью
людей все порицать.
Я изучаю лишь то, что мне нравится, и утруждаю свой ум лишь теми
новыми идеями, которые меня занимают, не размышляя о том, полезны
они или бесполезны мне или кому-нибудь другому, придет или не придет
время, когда я смогу разумно применить приобретенные мною знания.
Так или иначе, у меня всегда будет бесценное преимущество над мно-
гими людьми, и заключается оно в том, что я не перечил самому себе и
был неизменно верен своему разумению и своей натуре.
Я свел на нет свои страсти примерно тем же способом, каким горя-
чий человек запаливает коня, которого не в силах объездить.
Обстоятельства, ставшие причиной первых моих горестей, послужили
мне броней против всех остальных.
К. г-ну де Ла Б* я сохраняю чувство, которое испытывает любой поря-
дочный человек, проходя мимо могилы друга.
Я безусловно могу жаловаться на обстоятельства и, быть может, на
людей, но о последних я молчу и жалуюсь только на первые; правда,
я избегаю людей, но лишь затем, чтобы не жить с теми, из-за кого мне
приходится нести бремя обстоятельств.
Если успех и придет ко мне, то не раньше, чем примет условия, кото-
рые ставят ему свойства моей натуры.
Когда сердце мое жаждет умиления, я вспоминаю друзей, мною утра-
ченных, женщин, отнятых у меня смертью, живу в их гробницах, лечу
душой на поиски их душ. Увы! В моей жизни уже три могилы!
Если мне удается сделать доброе дело и это становится известным, я
чувствую себя не вознагражденным, а наказанным.
Отказавшись от света и житейских благ, я обрел счастье, спокойст-
вие, здоровье, даже богатство, и вот я прихожу к выводу, что, наперекор
пословице, выигрывает игру тот, кто из нее выходит.
Известность - это возмездие за заслуги и наказание за талант.
К своему таланту, как бы мал он ни был, я отношусь как к доносчику,
существующему для того, чтобы лишать меня покоя. Изничтожая его.
я чувствую такую радость, словно разделываюсь с врагом. Это чувство
восторжествовало в моей душе даже над самолюбием, а что касается ли-
тературного тщеславия, то оно исчезло, как только пропал интерес, ко-
торый я некогда испытывал к людям.
К истинной и возвышенной дружбе нельзя примешивать другие чув-
ства. Я почитаю великим счастьем, что М * и я были уже связаны тес-
нейшей дружбой к тому времени, когда мне довелось оказать ему
услугу, какой не смог бы оказать никто другой. Будь у меня хоть тень
подозрения, что все, сделанное им для меня, сделано было в корыстной
надежде встретить с моей стороны отношение, которое он действительно
встретил в определенных обстоятельствах, и что он имел возможность
предугадать эти обстоятельства, счастье моей жизни было бы навеки
отравлено.
Вся моя жизнь находится в полном противоречии с моими правилами.
Я отнюдь не поклонник знати - и состою при некой принцессе и некоем...
Продолжение на следующей странцие...
